– Может, она не в духе, – предположил Ван. – С Этель такое частенько случалось… Скажи, Сандэнс? Нужно дать ей время.

– Прекрати уже говорить о ней так, будто она для меня что-то значит, – пробурчал Сандэнс.

Но морщинка, пролегшая у него между бровей, обозначилась еще сильнее. Он не сводил глаз с двери спальни.

К обеду Джейн тоже не вышла, зато вернулся Огастес, разрумянившийся, довольный, и принялся рассказывать, о чем говорили братья Гарриман и во что он с ними играл.

– Роланд мой ровесник. Вот было бы замечательно, если бы я ходил с ним вместе в школу! Он добр ко мне. Я уверен, что у него очень много друзей, и он мог бы меня с ними познакомить. Тогда мне было бы легче привыкнуть к школе. Я поговорю с мамой. Если мы вернемся в Нью-Йорк, то Гарриманы, наверное, смогут замолвить за меня словечко.

– Это было бы замечательно, Гас, – сказал Бутч, радуясь, что мальчик так доволен.

– Мама вернулась? – обеспокоенно спросил Огастес.

– Что значит «вернулась»?

– Утром она была расстроена. Я просто хотел узнать… Она… еще сердится на меня? Нужно было дождаться, пока все проснутся, но я страшно проголодался и не хотел никого тревожить. – Он покраснел, одернул полы своей курточки. – Кажется, она испугалась за меня, но я просто убежал с братьями Гарриман. Думаете, она на меня сердится?

Бутч кивнул в направлении запертой двери в спальню:

– Может, тебе самому у нее спросить? Она все утро молчит.

Огастес снова помедлил:

– Может, с графом что-то случилось?

Бутч нахмурился:

– О чем это ты?

– Просто об этом говорила миссис Гарриман. Но она велела нам выйти из-за стола.

Бутч потрясенно взглянул на мальчика, а потом повернулся к Вану и Гарри.

– Я ничего такого не знаю, Гас, – сказал он.

– Я спрошу у мамы, – прошептал Огастес и постучался.

Джейн тут же открыла Огастесу, впустила его и сразу заперла за ним дверь, даже не выглянув в гостиную.