Замечательно, что вся наша жизнь в те годы была овеяна семейственностью. Не было и в помине какой-либо «богемы», которая почему-то считается непременным свойством художника. Сам собой устанавливался обычай собираться то у Бенуа, то у Лансере, то у Остроумовой, то у меня на маленькие, а иногда и довольно многолюдные вечерние чаепития. К нашим дружным между собой семейным очагам тянулись и те, кто были одиноки, – Яремич, Аргутинский, Сомов, Нувель, даже мизантроп Нурок. В подобной исключительной атмосфере интимной жизни и все наше искусство было сосредоточенным и дружным общим делом. Не возникало никогда и признака какой-либо зависти или обид самолюбия. Успех одного самым искренним образом радовал другого, и все время то в том, то в ином случае проявлялась моральная товарищеская помощь. «Нет, этот заказ не по мне, лучше пусть сделаешь ты», – так очень часто мы друг другу говорили. В этой идиллической картине нет ни капли преувеличения.

Наше товарищество было в высшей степени независимым и не только свободным от всяких тенденций и навязанных теорий, но и бескорыстным: не было и в помине предрешенных меркантильных целей или целей рекламы и карьеры, об этом даже смешно говорить. Мы презирали газетную критику и признание официального мира. (Серов и Бенуа, когда началось это признание, отказались от звания академиков.) Единственно ценным и дорогим в наших глазах было признание тех, кто был одной с нами культуры, – тех же наших друзей. <…>

Теперь, оглядываясь назад и вспоминая небывалую тогдашнюю творческую продуктивность и все то, что начинало создаваться вокруг, – мы вправе назвать это время действительно нашим «Возрождением»[1005].

Замкнутое, обыденное пространство мастерской – место обитания и работы художника, общения с друзьями или забвения от «прозы будней». Здесь художник предается «поэзии мечты» или вершит суд над собой, как Пискарев – в «Невском проспекте» или Чартков в «Портрете» Гоголя.

Когда художник переходит на службу к власти, он становится «работником палитры», ее рабом, являясь одновременно жертвой и палачом.

«ЖИВЫЕ КАРТИНЫ» В СТАРОМ ПЕТЕРБУРГЕ[1006]

«ЖИВЫЕ КАРТИНЫ» В СТАРОМ ПЕТЕРБУРГЕ[1006]

«Живая картина», как определяет этот жанр «Словарь театра», это «мизансцена, в которой заняты один или несколько актеров, застывших в экспрессивной позе, напоминающей статую или живописное полотно. <…> Живая картина положила начало драматургии, описывающей среду с подлинно бытовой реальностью и предлагающей совокупность полных патетики человеческих образов (благодаря жанровым картинам). Предполагается, что неподвижность содержит в зародыше движение и экспрессию внутренней жизни. Живая картина скорее напоминает ситуации и положения, чем действия и характеры»[1007].