Обилие бытовых деталей, присущих нравоописательным очеркам Булгарина, было сразу отмечено критикой. Однако если Николай Полевой с похвалой отозвался об этой манере («Автор обработал все подробности с большой верностию»[1163]), то оппонент этого своего рода «натурального протоколизма»[1164] Владимир Одоевский не без иронии указывал, что Булгарин «лучше описывает мужские жилеты, нежели издатель „Дамского журнала“»[1165].

Со временем быт в ряде очерков Булгарина становится самоценен. По всей видимости, здесь сказывается влияние его газетных корреспонденций. Фельетон вторгается в очерк, вытесняя и без того ослабленную фабульность. Перечисление предметов быта неотъемлемо входит в поэтику писателя, независимо от художественного задания. «Когда я пишу фельетон, то всегда считаю, о скольких предметах сказано. Хоть мелочи да свои, и их-то надобно побольше», – писал Булгарин Рафаилу Зотову[1166].

Таким образом, принцип исторической или психологической функциональности вещи не всегда выдерживался. Кроме того, излишний бытовой эмпиризм не способствовал созданию рельефных и правдивых художественных образов. И эта установка стала все более вызывать нарекания критики. Так, рецензент «Москвитянина» отмечает, что в очерке «Лев и шакал» (1843) нет образов, а лишь одни детали, которые даны так, «как обозначаются приметы на паспортах»[1167]. О том, что нынешняя беллетристика «кинулась на мелочи и совершенно погрязла в них», писал Некрасов в рецензии на «Очерки русских нравов» (1843) Булгарина[1168]. Этот ряд можно завершить критикой Белинского, который во «Вступлении к „Физиологии Петербурга“» (1845), явно имея в виду Булгарина, писал, что в современных нравоописательных произведениях «нет идеи… а есть только мелочный сатиризм, школьное критиканство, устремленное… на прически à la moujik, на очки, на лорнеты, на усы, эспаньолки, бороды и тому подобные невинные принадлежности моды»[1169]. В оправдание Булгарина отметим, что «бытовой перегрузкой» страдали на раннем этапе и некоторые произведения французских очеркистов, на которые он ориентировался[1170].

Жанр физиологического очерка, занявший ведущее место в русской прозе с начала 1840‐х годов, также непосредственно ориентировался на французские «физиологии». Во вступлении к сборнику «Физиология Петербурга» Белинский призывал к созданию очерковой беллетристики, как у французов, и в качестве разных образцов упоминал тот самый подготовленный Жаненом сборник «Французы, нарисованные ими самими». Физиологический очерк являл собой одну из разновидностей бытописательного жанра, где бытовая деталь также оказывалась выдвинутой на первый план. Как отмечал исследователь, «натуральная школа внимательна к подробностям, даже мелочна и микроскопична», однако «предмет у нее существовал как предмет для – для изображения сословия, профессии, уклада, типа, картины»[1171]. Быт детерминируется, подробность оказывается не случайной, а обусловленной конкретным заданием. Идея социальной типизации приходит на смену «сырого» описания быта и нравов, т. е. очерк начинает строиться «на характеристике основного персонажа – типа, показанного в его общественной, социальной функции»[1172].