В 1922 году он публикует в Берлине три очерка о детских годах в Острове под общим заголовком «На родине»: «Незабываемое», «Дед», «У реки»[1482].

А вскоре выходит серия этюдов, посвященных покинутому городу: «Санкт-Петербург (Видения)» (Слово. Рига. 1922. № 32. С. 3); «Вывески (По русской улице)» (Жар-Птица. Берлин. 1922. № 9. С. 33–34); «Вывески (этюд)» (Наш мир. Берлин. 1924. № 10. С. 119–121); «Питер (этюд)» (Наш мир. Берлин. 1924. № 24. С. 249–251); «На Неве (этюд)» (Русская газета. Париж. 1924. 3 июня) и др.

Эти этюды вошли в книгу «Санкт-Петербург (Видения)», опубликованную в 1925 году мюнхенским издательством «Милавида», которая осталась не замеченной в России, но получила многочисленные и восторженные отзывы в периодике русского зарубежья – в Белграде, Берлине, Париже, Риге, Софии[1483].

В 1931 году, когда в Берлине отмечался литературный юбилей писателя, газета писала: «Его [Горного] исполненные подлинного мастерства этюды и клочки воспоминаний о России, пронизанные искренней любовью к покинутой родине, к трогательным мелочам ушедшего быта, нашли широкий отклик в читательской массе. За двадцать лет Сергеем Горным выпущено немало книг – наибольший успех выпал на долю двух последних („Санкт-Петербург“ и „Всякое бывало“)»[1484].

В 1932 году Горный в «Автобиографии» сообщал:

Раньше был пересмешником и пародистом. Что-то схватывал, прищуривался и той же хваткой зеркально подражал. Потом прошло. Задумался. И сквозь смех явилась (сперва не сразу, такими тихими вечеровыми струями, как воздух потеплевший) тихость, пристальная дума. Но видел все еще смутно, неясно. Что-то ускользало, звало и не давалось. Вот именно «почти». Так и книга называлась. Пришли ветровые годы, гуденье, неистовство. О чем-то спорил, кляня и истекая беспомощной, вдруг осознанной любовью к России. Это была книжка памфлетов «Ржавчина духа». Налетело. Пришли. Ударили штыком. Глубоко заглядывая в глаза, наклонилась смерть. И вся та прежняя жизнь ушла. Навеки. Началась вторая. А во второй был изнемогающий жар, неистовое солнце; полтора года на острове Кипре. Кактусы, белые звонкие стены – пестрые базары Востока, медленные в качаниях верблюды с доброй отвисшей губой. И была опять два раза – смерть. Смерть. Но уже иная, не гогочущая, не на острие штыка. А льдистая, холодная, голубая: хлороформ, эфир повторных операций. Маленькая книжечка издательства «Мысль» – «Янтарный Кипр» (1922). Думы о России – в книжке «Пугачев или Петр?» (1923). Тоска, и боль, и беспомощная любовь в «Санкт-Петербурге» (1925). Кусочки. Виденья. Нестерпимо – ясно и четко – таким хрустальным коридором – вставало во мне прошлое. Брал его скорей, скорей. Заклинал словами. Потом сборник «Всякое бывало» (1927). И, наконец, последняя книга «Ранней весной» (1932). О них говорить не могу. Слишком они еще свежи, не преодолены, не изжиты мной. Пусть уж о них говорят другие, – те, до кого дойдет их горько-радостное звучание. 1932 г.[1485]