Раньше был пересмешником и пародистом. Что-то схватывал, прищуривался и той же хваткой зеркально подражал. Потом прошло. Задумался. И сквозь смех явилась (сперва не сразу, такими тихими вечеровыми струями, как воздух потеплевший) тихость, пристальная дума. Но видел все еще смутно, неясно. Что-то ускользало, звало и не давалось. Вот именно «почти». Так и книга называлась.

Пришли ветровые годы, гуденье, неистовство. О чем-то спорил, кляня и истекая беспомощной, вдруг осознанной любовью к России. Это была книжка памфлетов «Ржавчина духа».

Налетело. Пришли. Ударили штыком. Глубоко заглядывая в глаза, наклонилась смерть. И вся та прежняя жизнь ушла. Навеки.

Началась вторая.

А во второй был изнемогающий жар, неистовое солнце; полтора года на острове Кипре. Кактусы, белые звонкие стены – пестрые базары Востока, медленные в качаниях верблюды с доброй отвисшей губой.

И была опять два раза – смерть.

Смерть.

Но уже иная, не гогочущая, не на острие штыка. А льдистая, холодная, голубая: хлороформ, эфир повторных операций.

Маленькая книжечка издательства «Мысль» – «Янтарный Кипр» (1922).

Думы о России – в книжке «Пугачев или Петр?» (1923).

Тоска, и боль, и беспомощная любовь в «Санкт-Петербурге» (1925).

Кусочки. Виденья. Нестерпимо – ясно и четко – таким хрустальным коридором – вставало во мне прошлое. Брал его скорей, скорей. Заклинал словами.

Потом сборник «Всякое бывало» (1927).

И, наконец, последняя книга «Ранней весной» (1932).

О них говорить не могу. Слишком они еще свежи, не преодолены, не изжиты мной. Пусть уж о них говорят другие, – те, до кого дойдет их горько-радостное звучание.

1932 г.[1485]

Вот, к примеру, как откликнулся один из современников, бывший петербургский публицист Петр Пильский, на появление книги Горного «Санкт-Петербург (Видения)»:

В неисчерпаемой литературе, посвященной Петербургу, среди нарядных од, лирических признаний, торжественных песнопений, красочных описаний, есть изумительные слова, незабываемые образы, неперечислимое разнообразие оттенков чувства, и Петербург предстает, то величественным, то мрачным и загадочным, блистательным и обреченным, то немым в своей гранитности, то сказочным в тайне своего возникновения, то холодным и далеким, то близким и родным, но всегда неизменный в своих властных чарах, подавляющий и потрясающий великолепием массивности, в гордых доспехах своей немеркнущей вечности. На этот город разные взирали разно и различно ощущали его таинственную душу. И только никто до сих никогда не окутывал его такой нежностью, как Сергей Горный. Сейчас вышла его книга – «Санкт-Петербург (Видения)». По своему отношению к этой теме, она – единственная, ни на что больше не похожая – одна. В таком ключе о Петербурге не писал никто. Здесь ни пышности, ни восторгов, ни грандиозности – ничего. Перед вами простой Петербург, будничный край, милая человеческая жизнь. Это – Петербург буден, без всякой торжественности, лишенный своей огромности, без табельных дней, притихший, ласковый и интимный. Здесь Петербург – страна задумчивости и уюта, – домашний, семейный, скромный Петербург, город-затишье, город неслышного быта, сохраненный для будущего благодарной памятью, неподдельной любовью, налелеянный необыкновенной, нерушимой привязанностью человека к дому, к очагу и колыбели. Книга – тиха. Ласковый рассказ протекает в мечтательном полусне. Но видения отчетливы. Их ясность поразительна. У С. Горного литературная память исключительна в своей бережливости. Через целые десятилетия, сквозь пестроту годов, не ущербленная ни разлукой, ни бедами, ни отдаленностью, ни новыми впечатлениями, она пронесла эти далекие дни детства и юности с редчайшей, осторожной осмотрительностью, как драгоценный дар, как негасимую, единственную любовь.