— Чё мудак-то? — пробормотал тот, вытирая лицо и сняв шлем. — Каспер внутри сидел и так. Сунься я или нет — напал бы по-любому. Причём тут я? Я на пулевые пробоины повёлся — весь бок словно дуршлаг, а стёкла целые. Непонятка.

— Чё вы спорите? — повернул голову Политыч. — Прав Ванька. Не в ём дело. Так и так каспер напал бы. Кровяные, они лютые. Видали какова? Точно, кровяная. Весь мир ей враг таперича.

Политыч сплюнул и добавил:

— А ты, Ванька, завсегда башку свою тычешь куды не надо. Вроде опытный ужо, а всё то же — лезешь поперёд. Добро ещё, что я Святую стену сотворил как тока вылезли. А то быть бы тебе, паря, стойно Лизаветы Бобровой.

— А что с ней? — встрял в разговор Сева. Вместе с Папой они уселись на корточках перед разминающим в пальцах папиросу Политычем.

— А то не знаете! — зыркнул на них старик. — Ладно, слушайте. Всё одно надо посидеть тута, ежели ещё не спалилися мы с эдаким грохотом.

— У них там техника чадит. — подал голос Валера, присевший рядом с тихо бубнящим что-то себе под нос пленником. — Тихо, Миш. А то прям щас твоим каннибалам тебя спроворю.

— Летнево ведь знаете? — начал рассказ Политыч.

— Конечно! А чё было-то? — ответил Папа.

— Ты не перебивай, а слушай. Дык вот. Как только касперы появились — мало кто ещё их видал. Всё больше ходунов боялись. Первый год тогда был. И вот, ребятня не спросившись на лисапетах в Летнево рванула. Ну и нету их. День к ночи — где робята? Никто не знает. А было как? Оказывается, ещё был малец один, дружбан ихний, только с ними не поехал — то ли батька работу ему какую спроворил, то ли ещё что. Родители тех, что пропали — к нему. Рассказывай, обормот, что знаешь. И Лизавета с ними… Ну тот и вывалил им как на духу — в Летнево, мол, оне собирались. Сдал, короче, товарищев своех. Батьки в топоры, матки — в плач. А куды дёргаться-то — ужо ночь на дворе. Худое ить время-то было по первый год — ходунов везде стойно грибов в сентябре. Те, значит, к батюшке — благослови, мол, на поиски. А Батя ни в какую. Ждите утра, мол. Тады и группу снарядим. Разошлись по домам, чё ж делать-то. Все-то разошлись, а Лизавета — скок на лисапет да и в Летнево. А дальше что было — могём таперича тока догадываться. В общем, мальчонки по утру-то обратно прикатили, страху натерпелися, трясутся все, что вон этот вот. — показал пальцем старик на Михаила. — Ну, батьки-то, им сраки, понятно, надрали — как сидоровым козам. А Лизавета словно провалилась куды. Детки-то бают: мол, мы в доме прятались, да слышали ночью как кто-то кричал — «Сынок! Сынок!», да только ещё больше перепугались. А Лизавета только к следующей ночи вернулась — без лисапета, ободранная вся, обкровавленная, осунувшаяся вся — точно старуха столетняя. Спрашивают её: где была, Лизавета? А та всё молчком, молчком. Поперву-то вроде и ничего, а потом и оказалось… Призраки в ней были, короче. Трое — кроме её самой. То мужским голосом загомонит, а то детским. И ведёт себя стойно — то ли баба, а то ли мужик. Соседи всполошились — кому надоть такое непотребство на селе? — к батюшкам её. Те, как ни упирались, вселения того не пресекли. А других — тех, которые в неё проникли — разговорили. И оказалось, что один — мужик, помер в восемнадцатом году, конь копытом его убил, ещё баба одна — на реке утопла ещё в семидесятых, а третий паренёк-солдат, от ран помер в войну. Говорить-то говорят, а выходить — никак. «Жить хотим!» — воют. — «За гробом худо нам!». В итоге, упокоили Лизавету-то. Вот такая история.