— Обедать будешь? — спросила жена из другой комнаты.

— С удовольствием! — бодро отозвался Сомов.

Жена появилась в дверях и сказала удивленно:

— Что с тобой, Алеша?

Самое отвратительное, что малейшая наигранность в его голосе легко улавливалась другими. Он всегда завидовал тем, кто умеет владеть своим голосом. Он так и не научился этому искусству. Впрочем, и не пытался научиться. Это ему было ни к чему.

— Ничего, — сказал он с глухой досадой: то маленькое облегчение, которое он почувствовал минуту назад, быстро улетучивалось, уступая место щемящей горечи и прежней смутной тревоге. — Ничего, Анна, пойдем обедать, — повторил он, направляясь в столовую. — Я действительно хочу есть.

За обедом жена осторожно начала было:

— Я понимаю, Алеша, что тебе неприятны расспросы…

Но Сомов перебил ее:

— Не надо, Анна.

Ему неприятны были не сами расспросы, а то, что жена приступила к ним слишком осторожно, как чужая. Он не любил, когда близкие люди разговаривали с ним, начав издалека. В этом всегда бывало что-то обидное и вызывало в нем чувство неловкости и внутреннего протеста. Но так уж всегда получалось, что люди разговаривали с ним, начиная издалека, вместо того чтобы прямо перейти к делу. Словно хотели сперва выяснить, в каком он сейчас настроении и можно ли говорить о деле. Так поступали даже те, к кому он относился как будто неплохо. «Боятся меня, что ли?»

Эта мысль обожгла его своей бесстыдной неприкрытостью. Он быстро поднял голову и взглянул на жену. И несколько секунд смотрел на нее так, будто видел ее впервые. Маленькая, тихая, всегда и во всем послушная ему. Какая-то чересчур покорная. Покорная не ему — это еще куда ни шло, — а как бы покорная судьбе. Этакая несущая свой крест… Возраст? Нет, дело не в возрасте. Сомов уже забыл, как она смеется. То есть она и сейчас смеется нередко, но все как бы вопреки своей воле, только тогда, когда смеется он, — вторит ему как эхо…

— Алеша, ты совсем не кушаешь, — сказала жена.

Тоже неправда. Он почти доел свою тарелку супа. Просто Анна не знала, как сделать, чтобы рассеять его мрачное настроение.

Ему стало жаль Анну. Он сказал как можно мягче:

— Ты не волнуйся. Анна. Обычная мелкая неприятность на работе, это пройдет.

— А я могу знать, какая это неприятность? — спросила она.

— Ну конечно, можешь, что за вопрос! — ответил Сомов, но тут же осекся, уловив в собственном тоне нотки снисходительности, словно то, что он позволял жене знать о существе этой неприятности по службе, само по себе уже являлось актом особого великодушия, за которое жена должна быть признательна ему.