Он отказывался верить, что Помона заметила это раньше него. Рука Ти-Цэ судорожно стиснула ноги Ми-Кель крепче. Самка с вежливым интересом повернулась к нему.

Как же ты сильна, – почти в отчаянии подумал Ти-Цэ. – Обещаю, я подарю тебе такой танец, что он и вправду затмит твое… наше горе. Только дай мне шанс.

– Ничего, – сказал ей Ти-Цэ. – Я только запасался вдохновением, глядя на тебя.

Ми-Кель уставилась на него:

– Ты будешь танцевать? Разве не…

Он покивал. Ее глаза заблестели в предвкушении. Ми-Кель нетерпеливо заерзала.

Самки слетались на заранее приготовленные для них насесты – валуны, сидя на которых они избавляли мужчин от необходимости опускаться на колени, – и наказывали детям, мальчикам и девочкам, присаживаться рядом. Помоне полагалось занять место повыше, рядом с самками, но она вежливо покачала головой и указала на свои ноги. Йакиты с еще большим уважением уступили ей место среди мужчин.

Было самцов, правда, всего ничего: трое, считая Ти-Цэ, и один из них уже поднимался на ноги, чтобы составить ему компанию в танце. Ми-Кель уже подалась вперед, чтобы занять валун с краю, но Ти-Цэ ее удержал.

– По счастливой прихоти судьбы сегодня ты не из тех женщин, которые встречают этот вечер в одиночестве. Так что не гоже тебе самой карабкаться на камень.

Ми-Кель расплылась в улыбке и робким кивком позволила ему о себе позаботиться. Под взглядами уже рассевшихся по местам самок и их детенышей Ти-Цэ поднес Ми-Кель к валуну, но замялся – что-то было не так. Спустя мгновение он открыл застежку на плече, сдернул с себя служебную мантию и расстелил на камне, куда бережно усадил Ми-Кель.

Это был насест по самому центру. Никто из многодетных не сказал ни слова против, даже взглядом не посмел смутить их, ибо даже когда Ти-Цэ отходил, держал с благоверной такой глубокий зрительный контакт, что никого не замечал вокруг.

Ти-Цэ поравнялся с йакитом, который тоже любовался своей самкой по правую руку от Ми-Кель, и все вокруг замерло. Казалось, что свое падение замедлили лепестки, сам воздух встал поперек горла у всякого, кто осмеливался сделать вдох; даже светлячки кончили беспорядочно метаться из стороны в сторону, будто почувствовали свою неотъемлемую роль в празднестве.

Самец, рядом с которым сидела Помона, вознес обе руки над барабаном, и соседние группы, которым тоже уже пора было бы начать, обернулись на двух мужчин, которые взяли на себя обязательство развлечь семерых дам, их детей и одного человека – необыкновенного гостя. Они намеревались вознести любовь и почести не только своим самкам, но и супругам сослуживцев, которые не могли сейчас быть с ними рядом.