Ти-Цэ выбил когтем искру и поднес трубку с занявшимся кончиком ко рту. Он обхватил ее губами и втянул дым.

Первая же затяжка ударила в голову, и ему пришлось закрыть слезящиеся глаза, чтобы вернуть небо и землю на свои места. Он задержал дым в легких на несколько мгновений, медленно поднял подбородок и выдохнул облако в ночь вместе с головной болью. Из головы будто слили лишнюю воду, едкий запах в ноздрях пригубил все прочие ароматы Плодородной долины. Ти-Цэ дал себе несколько секунд, чтобы прийти в себя, и затянулся снова, уже не так жадно.

То, что так безжалостно ворвалось в его мысли, было осознанностью. Осознанностью такого уровня, какой он не мог открыть в себе ни до выпуска из воспитательного лагеря, ни после. У него все еще слегка потрясывались пальцы, но курительная трубка на подобие обезболивающего позволила ему потихоньку вновь дать осознанности вести его в дебри самопознания. Он осторожно тянул на себя пойманную леску здравомыслия: думал о том, почему так часто утверждал, что жители долины не принимают чужаков. О том, почему так много говорил о непростом характере самок. О том, почему все это оказалось ложью.

Он чувствовал, как крупный улов поддался его ловким движениям, и вытянул добычу на поверхность.

Ти-Цэ осенило, без праведного вопля, без взрыва внутри, без искр из глаз. Напротив, он как никогда прежде почувствовал шерстью царящую вокруг тишину, поцелуй сладостного безмолвия.

Он хмыкнул. И закрыл глаза.

Ти-Цэ курил и то и дело поднимал глаза к небу. Каждый вдох – еще один шаг к принятию реальности, от которой он открещивался всю свою жизнь. Светлячки избегали приближаться к нему из-за едкого дыма, и на мгновение ему показалось, что их собралось столько, что его, того и гляди, может снести поток ветра от их крылышек. Но, когда он открыл глаза, аномально большого облака насекомых перед ним не оказалось.

…Зато было лицо парящей над ветвью самки и ее огромные блестящие глаза.

Ти-Цэ, который собирался уже сделать еще одну затяжку, подавился дымом: прямо напротив него в воздухе зависла Ми-Кель. Ти-Цэ с надрывом прочищал легкие, но ни на секунду не сумел оторвать от нее изумленных глаз.

Ее лицо было непроницаемо, совсем как в ночь после их первой в этом году ссоры. Она наблюдала за супругом, за тем, как постепенно он приходит в себя, но по-прежнему держится за грудную клетку с трепыхающимися легкими в ней. Ми-Кель поочередно переводила взгляд с него на курительную трубку и обратно. Брови выстроились в одну линию и образовали складку на переносице.