Он в очередной раз потерял способность говорить, осознав, до какой степени был слеп. То, что этой ночью стало для него открытием всей жизни, другие видели всегда, но делали вид, что не замечают, или что так оно и должно быть.

Зачем? – думал он в отчаянии. – До какой степени нужно любить меня, чтобы держать рот на замке?

Вот только ответ опять-таки нашелся перед самым его носом. Он и сам слишком любил себя, чтобы признать вину за собой.

Ти-Цэ собирался с силами, чтобы заговорить, извергнуть наружу яд, отравляющий его и всех вокруг столько лет, но самка опередила его. Ми-Кель призвала Ти-Цэ молчать жестом руки, а сама зажмурилась, как если бы мучилась от невыносимой боли.

– Ти-Цэ, я… пришла извиниться.

Брови самца поползли вверх, ни то от удивления, ни то от страха, что она произнесет нечто, что говорить ей никогда и ни при каких обстоятельствах было не положено.

– Нет, дай мне высказаться. Я знаю, что тебе тяжело, вдвойне тяжело нести службу здесь, в нашей долине. Знаю, что не могу сейчас претендовать на слишком большую долю твоего времени и внимания. Но я в любом случае не хочу с тобой ссориться. Просто не хочу. Не могу на тебя сердиться и не могу думать о том, что ты на меня сердишься. Так ужасно! Это разбивает мне сердце, а оно… ты и сам знаешь… и без того много выстрадало.

У Ти-Цэ пересохло во рту. Ми-Кель же беспощадно продолжала:

– И конечно, твое выстрадало не меньше. Я не хочу, чтобы мы переживали все это порознь. И… Ти-Цэ, клянусь, я не знаю, почему никак не могу родить тебе ребенка.

– Ми-Кель!

– Нет! – Она снова махнула рукой. Ми-Кель зябко обхватила себя руками, как делала много раз в одинокие годы, когда некому было ее обнять. – Клянусь, я не знаю, что со мной. Я тебе не рассказывала, но с этой проблемой я даже летала тайком от соседей к Нововеру и его свите, мама меня прикрывала… Я просила их проверить, нет ли на мне сглаза какого-нибудь, не особо ли я любима смертью, как они это называют… Разную гадость пила, которую они для меня делали, перед сном закладывала по их наставлению под себя странно пахнущие травы, даже промежность… какими-то маслами… смазывала… – Ми-Кель из последних сил сдерживала слезы стыда. – Прости, что рассказываю тебе все это, Ти-Цэ, но я только хотела сказать, что разное пробовала, но… Я не знаю, почему не могу. Из раза в раз. Иногда я чувствую себя в собственном теле, как в ловушке. Мое тело – капкан, в который попал еще и ты…

Это было выше его сил. Ти-Цэ не мог больше думать ни о чем, помимо того, чтобы любой ценой заставить ее оказаться от этих ужасных, пожирающих ее и его душу слов; чтобы никогда она даже вспомнить не думала о том, что сказала сегодня. Ти-Цэ подполз к ней вплотную.