Ти-Цэ приклонил голову, прикоснувшись к земле лбом.

Он жмурился и с гулко бьющимся сердцем прислушивался к ее дыханию. Как вдруг почувствовал поверх своей короткой центральной пряди мягко опустившуюся ладонь.

Ти-Цэ осторожно приподнял голову. Она выглядела уставшей, но на губах ее была невесомая тень улыбки.

– Вот как, – только и сказала Ми-Кель.

Ти-Цэ ждал слез и крика, но увиденное выбило его из колеи. Стыд глодал йакита до кости, но ее лицо – лицо докопавшейся до истины после долгих терзаний женщины, – взбудоражили в нем совсем другие чувства. Это была улыбка его матери – умиротворенная, спокойная и очень любящая.

– Ты… не ненавидишь меня? – спросил Ти-Цэ.

Ми-Кель усмехнулась. Он недоверчиво таращился на нее, пережившую по его вине столько несчастий.

– Если все действительно так, как ты говоришь, – Ми-Кель вздохнула и непременно закатала бы рукава, будь они у нее, – то это можно исправить, а значит, все в порядке. Ведь теперь ты не будешь держать все в себе, правда? Мне ли не знать, как тяжело, когда захватывают чувства, а сдерживать их нет сил. Почему ты не говорил мне этого раньше? Ведь это только лишь значит, что между тобой и мной чуть больше общего, чем мы оба думали.

Ти-Цэ заколотила мелкая дрожь, но Ми-Кель удержала его от очередного поклона за руки.

– Давай справляться с этим вместе? – сказала Ми-Кель. – Ребенок ведь наше общее дело. Ти-Цэ, не молчи, пожалуйста. Скажи, что отныне будешь делиться со мной всем. Я хочу слушать тебя так же, как ты слушаешь меня. И я готова ждать, когда ты придешь в себя, столько, сколько тебе потребуется. А после мы снова попробуем, и точно справимся. Вдвоем.

– Ми-Кель…

– Я так горжусь тобой, – прошептала Ми-Кель. – Я знаю, как тяжело тебе далось все это признать не только передо мной, но и перед самим собой. Ты как будто… Не знаю, как и сказать, но ты сильно изменился за этот вечер. Я вижу в тебе мужчину, Ти-Цэ. И безумно счастлива.

Ти-Цэ усадил ее себе на руки и вскочил в полный рост, совсем как тогда, на источнике, в другой жизни. Она обняла его за шею. Ти-Цэ что-то бормотал в беспамятстве, но Ми-Кель только молча поглаживала его по спине. Ерошила шерсть на загривке, когда он шептал, что ее недостоин. Разглаживала ее вновь, когда он признавался ей в любви. И молчала, молчала, пока не иссяк поток годами сдерживаемых им чувств.

– Я люблю тебя.

– Знаю, – ответила Ми-Кель.

– Я хочу тебя.

– Это я тоже знаю. – Ее улыбка стала шире.