Не обращая внимания на представление Грира, девушка все так же держала лицо Айка крепкой хваткой своего взгляда – не важно, решался он посмотреть на нее со своей высоты или нет. Поскольку Айк не взял Чмошку, девушка сунула собачку в руки сестре и шагнула вперед, встав прямо перед ним. Она так и стояла, юная и дерзкая, – смуглые босые ноги утоплены в дерне, голые руки скрещены над буйным цветением саронга – слишком красивая, до невыносимости. Альтенхоффен, который никогда не считал себя особым любителем потаращиться на женщин – даже близко, – был так поражен и повержен, что вдруг заметил, как еле слышно стонет, глядя на картинку, что нарисовалась перед ним в предвечернем сиянии. Впервые он понял, что имел в виду Грир и другие городские ловеласы, когда говорили «зашкаливает». Перед ним было редчайшее сокровище, и оно не вмещалось в обычные мерки. Ноги слишком коротки для модельных чулок, а бедра и плечи слишком крепки и агрессивны для журнальной красотки. Лицо широкое и плоское, как летнее море, а темные острова глаз расставлены слишком далеко друг от друга, чтобы плавать между ними без компаса. Но собранная вместе, эта невероятная композиция казалась гениальной картиной. Собственно говоря, то, как она стояла, скрестив руки над изобилием цветов, напомнило Альтенхоффену островную девушку Гогена, несущую блюдо с фруктами.

– Что с вами, Айзек Саллас? – требовательно спросила девушка. – По телевизору все время повторяют: «Ни один человек не остров»[76]. Неужели вам не нужен спутник жизни, как они говорят?

Предложение было неприкрытым и бесспорным, как пощечина. Мистер Айзек Саллас посмотрел на нее отечески – взглядом, который держат наготове для влюбленных детей:

– Шула, деточка… это же просто мыльные оперы. Никто уже давно так не живет. Правда, мужики?

Он обернулся к Гриру и Альтенхоффену за подтверждением. Те дружно закивали, пытаясь прикрыть ее неприкрытое предложение одеждой кривых улыбок:

– Точно… конечно… мыло… мусор…

И тут глаза девушки заблестели злыми слезами.

– Вы все… ненормальные. – В ее голосе теперь звучал благоговейный страх. – Никто у меня дома не сказал бы «нет» такой милой толстенькой собачке. Если она не подходит как спутник жизни, ее всегда можно съесть, ну и что. Никто не сказал бы «нет». Но вы…

Она перевела взгляд с Альтенхоффена с его перекошенным галстуком-бабочкой и четырьмя очками на нелепого Грира, что пялился на нее, как похотливый водяной с гривой из дредов, потом на лицо Айзека Салласа со старательно удерживаемой отеческой гримасой… потом вдаль и вширь, на группы горожан, бродивших, как лунатики, среди огромных валунов… вширь, вширь, пока злые слезы не покатились у нее по щекам.