С этим трудно было поспорить.

***

Дни принадлежали ему, вечерами Рита и Аннета пропадали у него, иногда они болтали обо всем на свете, иногда просто молчали или смотрели фильмы, а иногда они просто тихо сидели на кухне, пока Антон спал. Спал он теперь все больше, хотя вряд ли можно было назвать это сном, скорее, длительными провалами. И каждый раз девушки предлагали остаться и на ночь, но он отказывался, помочь ему они все равно не могли, да и он давно привык жить один и не хотел никого беспокоить. Так что по вечерам он всегда был в компании и был очень за это благодарен, но и дни в тишине и без свидетелей были не менее приятными.

Во-первых, он мог не кутаться в одеяло, изображая, что все еще страдает от озноба, ознобы прошли, но на теле появились новые язвы, и их вид вызывал отвращение даже у него. Так что он предпочитал обливаться потом в одеяле или закрытой одежде, лишь бы не выставлять напоказ свои новшества. А во-вторых, он по натуре был тихим одиночкой, и ему нравилась тишина и возможность просто побыть наедине с собой. Времени на общение со своим внутренним я ведь тоже оставалось мало. И еще, у него оставалось одно дело, которое он тоже планировал сделать без свидетелей. И то, что у него были свободными именно дни, было как раз на руку.

Он хотел сделать это еще вчера, но так и не смог встать с кровати. Каждые 10 минут он заставлял себя выныривать из темной пучины, где не было ни сновидений, ни отдыха, говорил себе, что сейчас встанет, что должен встать, но опять проваливался в бесконечную кроличью нору, в которой не было ничего, кроме тьмы.

Сама идея пришла к нему в одну из бессонных ночей, когда боль разливалась по всему телу – она пришла на смену ознобам, тупая ноющая боль, как будто его мышцы и кости наполнились чем-то тяжелым и пульсирующим, разрывающим ткани и пытающимся вырваться – он вдруг понял, что скоро, возможно не сможет встать с кровати, а потом и вовсе открыть глаза. Может быть, он впадет в кому, как его мать, и это, возможно будет даже хорошо – по крайней мере, больше никаких мучений. Тело все еще остается в этом мире, но душа уже летает где-то, он в этом не сомневался, годами наблюдая за неподвижно лежащей фигурой матери. Иногда ее пальцы подергивались, а глаза бегали под закрытыми веками, но это лишь доказывало его теорию – тело еще здесь, а разум или душа уже далеко, где-то в другом измерении, проживает свое время, свою призрачную жизнь.

Но пока он был здесь и телом и душой, пока мог еще кое-что сделать, и корил себя за то, что не додумался до этого раньше. Хотя, с другой стороны, он был рад, что додумался до этого вообще, и что пока осуществить задуманное было в его силах. Так приятно было строить планы и чувствовать, что можешь воплощать их в жизнь.