– У него и при жизни-то был скверный характер, – продолжал он, ободренный вниманием окружающих. – А видно, после смерти он совсем испортился.

– Вы полагаете, что это дело рук вашего… э-э, батюшки?

– А чьих же еще? – спросил Габриэль. – Конечно его. Не матушкиных же.

Несколько мгновений в аудитории царило восхищенное молчание.

– Ну, хорошо, – сказал, наконец, доктор, еще не вполне освободившись от рассказа Габриэля. – Возможно, мы еще вернемся к случаю с Габриэлем позже. – Потом он поднял голову, посмотрел на аудиторию и спросил. – Кто-нибудь еще из присутствующих получил ответ на свои письма кроме Габриэля?

Аудитория подавленно молчала. Некоторые озирались, словно ожидали увидеть притаившуюся в тени фигуру батюшки Габриэля.

Наконец поднялась одинокая рука, принадлежавшая господину Допельстоуну.

– Прекрасно, – с облегчением вздохнул доктор Аппель. – Господин Допельстоун. Вы хотите сказать, что получили ответ на ваше письмо, не так ли?

– Не совсем, – ответил господин Допельстоун. – Я тоже получил на свое письмо устный ответ.

– Прекрасно. Нет, просто замечательно. И кому же вы писали?

– Вам, – немного стесняясь, сказал Допельстоун.

– Мне? – удивился Аппель – По правде сказать, я что-то не припоминаю. И о чем же вы мне писали?

– Я писал о том, что в нашем отделении творятся форменные безобразия, – Допельстоун вновь поднялся со своего места. – Форменные безобразия, господин доктор, если не сказать больше, – продолжал он, повышая голос и обводя аудиторию рукой, словно призывая стены в свидетели своих слов. – В прошлом году я своими глазами видел, как медсестра унесла из нашего туалета рулон туалетной бумаги, а потом положила его в свою сумочку, чтобы отнести вечером домой… А сантехник? Он оставил нас на два дня без горячей воды, потому что ему, видите ли, пришло в голову поменять в подвале трубы. Как будто этого было нельзя сделать заранее. Я уже не говорю о садовнике, который не может отличить флоксы от чабреца, а чабрец от трехцветного гибралтарчика, того самого, от которого у всех нас бывает в мае аллергия.

– Да, да, кажется, я припоминаю, – сказал доктор глядя в сторону.

– Это просто возмутительно, – продолжал Допельстоун. – Пусть это и было год назад. Впрочем, боюсь, что с тех пор мало что изменилось, господин доктор.

– Ну, что-нибудь, наверное, изменилось, – доктор по-прежнему смотрел куда-то в сторону двери. – Если не ошибаюсь, то я, действительно, ответил вам тогда устно. Глупо было бы, в самом деле, посылать вам письмо по почте, когда можно было ответить устно.

– А мне кажется, что это было бы совсем не глупо, – возразил Допельстоун, заметно волнуясь. – Ведь вы могли бы заметить, что я обратился к вам письменно, а значит и ответ рассчитывал получить в некотором смысле тоже письменный.