– И все же непонятно, – сказал Мозес, видя, что доктор, как будто, и не собирается уходить. – Почему вы остановились именно на «Гамлете», герр доктор?.. Не слишком ли это тривиально? Я хотел сказать – не слишком ли это традиционно?

– Сказать по правде, я и сам не знаю почему. Возможно, потому, что подумал – это как раз то, что будет понятно всем, – и тем, кто претендует на то, чтобы его считали интеллектуалом высокого полета, и тем, кто довольствуется только внешним сюжетом. Одним словом, всем.

– Или никому, – сказал Мозес, радуясь, удачной реплике.

– Совершенно справедливо, – подтвердил доктор. – Или никому… Но, согласись, что касается сюжета, то уж он-то, во всяком случае, известен всем без исключения?

Видно было, что на самом деле доктор рад был никуда не бежать, а просто посидеть вот так вот вместе с Мозесом, обсуждая терапевтическое влияние театра на душевное самочувствие пациентов, сообразно с доктриной господина Ворвика, а в особенности, благотворное влияние на это самое самочувствие трагедии, от которой ползли по спине мурашки и хотелось немедленно застрелить главного злодея.

– Переживая чужую боль и чужое страдание, человек, по сути, идентифицирует себя с героем, которого видит на сцене, – говорил доктор, немного беспокоясь, что Мозес, может быть, не совсем ясно понимает глагол «идентифицировать». – Но когда тот гибнет, зритель понимает, что с ним самим ничего не произошло. И поэтому он чувствует удивительное облечение и возвращается к прежней жизни совершенно обновленным, что благоприятно сказывается на его психическом здоровье. Ты, конечно, знаешь, что это называется катарсисом, Мозес.

Катарсисом, дружок.

– А по-моему, это называется свинством, сэр, – сказал Мозес, немного подумав. – Знаете, что? Это напоминает мне человека, который увидел, как кого-то там задавила машина, после чего почувствовал такое большое облегчение от того, что это случилось не с ним, что пошел и напился. Если это называется катарсисом, сэр, то, уверяю вас, что мы все катарсируем не меньше, чем по двадцать раз на дню.

– Вот как, – казалось, доктор Аппель нисколько не огорчился. – Ты так считаешь, Мозес? А вот основатель нашей клиники думает совсем по-другому.

– Это его личное дело, – сказал Мозес. – Возможно, ему нравиться чувствовать облегчение, прогуливаясь по кладбищу, или что-то в этом роде, но тут уж, как говорится, медицина бессильна. Я только все время забываю, как его зовут, этого нашего благодетеля.

– Его зовут Мартин фон Ворвик, – ответил доктор, на этот раз – с некоторой холодностью. – Одно «ка» на конце. Да что это с тобой, Мозес? Неужели так трудно запомнить? Доктор Генри Ворвик. Основатель нашей клиники. Светило европейского уровня. Ты можешь прочесть об этом на памятной доске, которая висит при входе.