– Ты ведь знаешь, Мозес, – укоризненно и печально сказал Пизанский Башень. – Ты ведь знаешь. Так нельзя. – Голос его доносился как будто из другого мира.

– Ей-богу, ничего страшного, – сказал Мозес, шаря глазами по траве. – Я быстро.

Башень с опаской проследил за взглядом Мозеса:

– Я могу рухнуть в любую минуту.

– Да, что ты? – Мозес притворился, что не верит. – Будет тебе, в самом деле.

– В любую минуту, – подтвердил Башень.

– Но ведь не сегодня, – не удержался Мозес, пытаясь достать запутавшийся в траве фантик.

– Я говорю тебе, что могу рухнуть в любую минуту, а ты говоришь, что не сегодня, – сдавленно произнес Башень, впрочем, чуть повышая голос. – Разве ты не понимаешь? Если все будут ходить рядом со мной и топать своими ужасными ногами, то так оно и будет. Господи, неужели вы не нашли для своих прогулок другого места?

Проткнув, наконец, палкой фантик, Мозес сказал:

– У нас каждый гуляет, где хочет. И, слава Богу, пока все целы. Мне кажется, не стоило бы тебе так драматизировать.

В ответ Башень только горько усмехнулся.

– Драматизировать – сказал он мертвым голосом. – Если бы ты был на моем месте, Мозес, то, наверное бы, так не говорил… Нет, это просто удивительно, – продолжал он с внезапным чувством, озираясь вокруг. – Все знают, как это опасно – находиться рядом со мной, и все равно приходят и ходят рядом, как будто я – это просто какое-то ничто. Неужели же нельзя проявить ко мне хотя бы капельку уважения?

– Да, ничего страшного, – попытался успокоить его Мозес, проворно цепляя палкой второй фантик. – Смотри, я уже ухожу.

– Ни капли уважения, – повторил Пизанский Башень и негромко всхлипнул. – Ни вот столечко даже.

Он шмыгнул носом и из глаз его покатились крупные слезы.

– Ну, будет, будет, – Мозес снял с наконечника мусор и отправил его в висевший на боку пакет. – Только, ради Бога, пожалуйста, давай обойдемся без слез.

– Я забочусь не о себе, – вздохнул Башень.

– Ну, да, да, – согласился Мозес. – Ясное дело.

Башень безмолвно плакал, размазывая по лицу слезы.

– Послушай, – сказал Мозес, радуясь, что Башень вряд ли что-нибудь смыслит в инженерных делах. – Разве ты не знаешь, что от плача мрамор теряет твердость и начинает крошиться?