– Больше я никогда их не видел, – сказал Иеремия. – Ни маму, ни отца, ни сестер, ни братьев, ни тетю Лею, никого. Верю, что Всемогущий сделал их смерть легкой, как обещала мне Эта Женщина.

Всемогущий, Мозес. Тот, кто распоряжается и жизнью, и смертью, и всем тем, что лежит между ними, если это может иметь какое-нибудь имя.

В последнее время ему все чаще приходило в голову, что Он вовсе не был тем мудрым строителем и путеводителем, о котором любили рассказывать комментаторы Торы. Мудрым строителем был человек, который чертил, выдумывал, измерял и исследовал, рыл фундамент, сажал сады и возводил стены, поднимающиеся над землей и уберегающие людей от жары, непогоды и чужаков. В конце концов, следовало бы, наверное, спросить себя, что же это все-таки значит, Мозес? Ассирийская конница, вавилонское пленение, плуги, распаивающие землю Иерусалима, испанское изгнание, пьяные казаки гетмана Богдана, Аушвиц и Треблинка? Что же это еще и значило, как не бесконечная, почти невидимая и почти никем не принимаемая всерьез борьба – между строителями, роющими фундамент и возводящими стены и тем, Не Позволяющим Себя Увидеть, кто приходил в пламени, в свисте стрел, в криках умирающих и в неподвижном укоре мертвых тел, чтобы рассказать человеку о Себе то, что тот никогда не хотел ни слышать, ни понимать. Простая, как голубизна небесного свода, истина, свидетельствующая о том, что Тот, кто вывел тебя из Египта и дал тебе Закон, на самом деле был не творцом, а разрушителем. Не рачительным хозяином, а безумным расточителем, с легкостью расточающим то, что казалось с человеческой точки зрения самым важным.

В конце концов, все вокруг указывало именно на это. Сломанные жизни. Покалеченные судьбы. Разрушенные города. Белеющие в песке человеческие кости. Никогда не оправдывающиеся надежды. Жизнь, похожая на наковальню, по которой, не останавливаясь ни на минуту, гулял Божий молот, не принимая в расчет ни муравьиного человеческого упорства, ни благородства целей, ни убедительных оправданий принуждающей логики. Иногда Мозес, почти против собственной воли, хотел добавить: Божий молот, расчищающий завалы и прокладывающий путь. Но сказать так, значило бы погрешить против истины и вернуться в ряды строителей, готовых строить из любого материала, даже из своих собственных страданий, глупости и неминуемого конца.

– Смешно сказать, – сказал Иеремия, – но меня приютили какие-то две старые польки, которые выдали меня за своего племянника. Две одинокие старые ведьмы, которые несколько лет кормили, поили и одевали меня, словно я был их родным сыном. Пани Малгожата и пани Ядвига, пускай Всевидящий упокоит их души в Своем доме. Они даже не настаивали, чтобы я носил крест, хотя всегда держали его под рукой на случай, если придут немцы.