– В Меморандуме записано: следуй внутреннему зову, – возразил Амос, надеясь поддержать Иеремию.

Исайя улыбнулся.

– Конечно, тогда я завидовал ему гораздо больше, –Иеремия пропустил мимо ушей напоминание о Меморандуме. – Зачем скрывать? Иногда мне казалось, что я отдал бы все, чтобы только лежать вот так, как лежал тогда он, ну, может быть, только немного помужественнее, прямо на виду всей улицы, сжимая в руках тот чертов топор. И чтобы рядом рыдали родители, а потрясенные соседи качали головами. В конце концов, почему бы и нет? Разве он не сделал то, что должен был бы сделать тогда каждый из нас?

– Он должен был положиться на волю Божью и подумать о своих родителях, – возразил Осия.

– А я говорю тебе, что он сделал то, что должен был сделать каждый, – сказал Иеремия, не повышая голоса.

Именно, вот так, Мозес, – раскинув руки и уже не слыша ни криков матери, ни торопливых оправданий растерянного патрульного, потому что, в конце концов, в этом было что-то от Вечности, которая ведь никого не вынуждает совершать подвиги, а только сухо фиксирует поступки и события, давая одним войти в ее покои, а других, напротив, награждая забвением и навсегда списывая их со счета, о чем знал еще Гомер и те, кто жили до него.

Смерть, которая казалась слаще жизни, Мозес.

И этой, – которую человеку суждено было прожить от начала и до конца, и той, – небесной, что ожидала его после, так что тут, пожалуй, не могли помочь никакие советы Той Женщины, которая ведь думала не о славе, не об Ахиллесе и не о мальчишеских фантазиях, а о том дне, который уже угадывался где-то совсем близко, вдруг давая о себе знать, в череде других дней, то смехом остановившихся возле дома патрульных, то звездой Давида, нарисованной прямо на витрине магазинчика, то регистрацией всех евреев и приказом нашить на левый рукав желтую звезду, то какими-то загадочными угрозами поляков, которые делали вид, что знают что-то, чего не знали обитатели Жидовской улицы, и что в один прекрасный день действительно оказалось никем не ожидаемой правдой.

– Никто ведь даже и не думал об этом, – добавил Иеремия. – Никто не думал, пока однажды он не наступил, тот день.

Тот самый день, повторил про себя Мозес в образовавшейся паузе.

День, который, наверное, следовало бы назвать проклятым, если бы он не был похож на всякий другой.

– Не знаю даже, сколько их было, – сказал Иеремия. – Оттуда, откуда я смотрел, казалось, что улица была запружена народом. Кому-то, наверное, удалось скрыться, как мне, хотя желающих убежать было, наверное, немного, потому что всем им наверняка сказали, что дело идет только о временном переселении, как они часто делали. Об этом было объявлено заранее, за два дня, поэтому все утренние сборы не заняли много времени, тем более что с собой было разрешено взять только документы и ценные вещи.