Ну и сказочки у вас водятся в голове, господин Мозес, ну и сказочки, – сказал чей-то голос, идущий, судя по всему, из букета волшебных цветов, которые маленький Мозес подарил бы своей черноглазой соседке, если бы все сложилось, как надо, а не так печально, как оно сложилось на самом деле.

– Ну, и сказочки, чтоб мне, ей-Богу, провалиться и не встать с этого места!..

Нарисовав птичку, которая несла в когтях рыбу, Мозес нарисовал затем подсолнух, корявую яблоню с одним яблоком, еще один глаз, парящий среди звезд, два танцующих квадратца с перекошенными улыбками, затем змею, обвившуюся вокруг чьей-то голой ноги и еще один лес, в который, судя по всему, было лучше не соваться.

Впрочем, отчего же?.. Если не нравилась эта сказка, то он мог бы рассказать какую-нибудь другую, которая уже напрашивалась сама собой, как напрашивается рыба, стоило только нарисовать речку, или как напрашивается лужа крови, стоило нарисовать нож, – какую-нибудь печальную сказку, которая уже мерещилась до всяких слов, угадывалась, как угадывается вот-вот готовый упасть на землю вечерний туман, – этакая простенькая сказочка, которую читаешь в детстве не так, как в зрелом возрасте, а в старости – совсем не так, как в юности. Сказка на все времена, которая словно вырастала из всех этих маленьких деревьев, стелющихся растений, цветов, летящих глаз и маленьких дворцов со сторожевыми башенками и воротами на запоре, тонкими бойницами, за которыми прятались одетые в сталь солдаты с копьями, и где-то там, в глубине сидел за столом сиятельный князь со своей семьей, и лица всех были задумчивы и печальны, то есть выражали такие чувства, которым и подобает быть на лицах в вечных сумерках, когда вокруг все было напоено тревогой и неизвестностью, потому что никто не знал, чего можно было ожидать от этого леса, над которым сиял чей-то глаз, или от этого моста, по которому стучали чьи-то сапоги, или от этих птичек с перекошенными клювами, которые прятались в густых дубовых кронах, да, впрочем, и от самих этих дубов, чьи корни извивались по земле, как змеи. Одним словом, все вокруг было зыбко, неопределенно, таинственно и загадочно, как и полагалось быть в настоящей сказке, которая, как всегда, начиналась словами «В некотором царстве, в некотором государстве…», или «Жил да был…», или же «У одного бедного еврея…», – в сказке, которая обещала, что в самом конце все будет хорошо, хотя все знали, что это только пустые обещания и вранье, которые можно не принимать в расчет. Вот только маленький Мозес ничего этого не знал и поэтому продолжал стоять у окна, слегка отодвинув занавеску и ожидая того, что на всяком языке называлось бы просто «чудо», если бы оно, конечно, вдруг произошло.