Две недели потребовалось, чтобы сделать насады и приспособить телеги для перевозки людей. Купили лошадей, продукты. Как только Елень узнала, что нужно собираться, она перестала месить глину. Обожгла и успела продать всю посуду, что была готова. Даже договорилась с одним горшечником, и тот пришел и за незначительную плату забрал почти подсохшие черепки, и такая радость освещала его лицо, что женщина не могла сдержать улыбку. Гончарный круг разобрали и тоже подготовили к переезду.

Елень стояла посреди мастерской, и душа стенала. Перед глазами пробегали картины давно минувших дней. Эти стены, согретые ласковым солнцем; эти столы, где знакома каждая трещинка; эти стеллажи, стоящие вдоль стен, — все это было таким родным, таким дорогим сердцу, что душа сворачивалась узлом от мысли, что больше сюда Елень не вернется. Она еще немного постояла, а потом вышла, все так же прижимая к груди ту самую вазу, что они сделали с Соджуном в день его возвращения. Ваза была неказиста и проста, но Елень она была дороже всей посуды вместе взятой. С ней она расставаться не собиралась.

В день отъезда, пока господа закрепляли вещи на телегах, рабочие заколотили окна досками. Все уже думали, что просто уедут, ни с кем не простившись, но не тут-то было. Ынчхоль и Мингу, оба на удивление молчаливые и грустные, приехали проститься. Приехал и Син Мён, впервые после ранения севший в седло, и Джехо. Оба с какими-то кулями. Капитан Ким ворчал, но все же принял подарки, а потом все вместе выдвинулись в путь. Сослуживцы и друзья Чжонку проводили путников за ворота, они бы и дальше ехали, но Соджун остановил небольшой отряд.

— Начальник Син, ваша рана откроется. Возвращайтесь, — сказал он.

— Ты можешь звать меня хёном[1], — улыбнулся Мён побелевшими губами. В словах капитана был резон: рана от качки только сильнее ныла. Но и расставаться с Соджуном было грустно. Что-то подсказывало Мёну, что больше они не увидятся.

Джехо первым протянул руку на прощание.

— Удачи, капитан Ким, — сказал он, с чувством пожимая такую же мозолистую руку, как и у него самого.

— Удачи! — ответил Соджун.

Он глянул на мальчишек, которые и так ехали, повесив носы, а сейчас и вовсе не поднимали глаз. Ынчхоль молчал и все отворачивался, Мингу напротив не спускал глаз с Чжонку, не знавшего что сказать и как быть в данной ситуации. Мингу спешился, Ынчхоль, глядя на него, тоже полез из седла, Чжонку ступил на землю последним. Парни глянули друг на друга, и Чжонку обнял обоих друзей, положив им руки на плечи.