– Мальчишка-лейтенант рвался на войну: боялся, что она кончится без него. А она достала его своей костлявой рукой еще не доезжая фронта. Попал под бомбежку и отвоевался лейтенант без медали.

В избу вошла вдова Марфа в опушенном инеем платке. Ее сразу же обступили Симовы дочки, галдя наперебой:

– К нам тетя пришла!

– Гули-то наши сидят тут озябшие! – запричитала вдова, доставая из-за пазухи свою обеденную манерку. – Бестолковая-то повариха Главдя уже хотела отдать оскребыши котла – самое что ни есть вкусное в каше! – налетевшим сорокам-воровкам. А тут со всех сторон набежали длинноухие и давай барабанит лапами на новых пнях. Да как загалдят хором: «Не надо отдавать кашу белобоким трещоткам. У них и без того много разного корма в лесу. Пускай ее лучше тетка Марфа отнесет Серафимовым гулям!» Так за пазухой и везла вам новогодний гостинец от зайчиков.

Марфа поставила на стол манерку с кашей на радость Симовым Грачатам, стянула с головы платок и – вся уже в делах:

– Печники, дак подсказывайте, чего пособлять-то вам тут?

* * *

Ох, как пожалел бы Ионка Веснин, случись ему настоять на своем – остаться в этот вечер в доме соседа помогать печникам класть трубу на потолке. Нет, не простил бы себе никогда.

Только они с Акулиным, после полуторачасовой езды на вечерней стуже по заснеженному перелеску, переступили сельсоветский измызганный порог, как из его груди вырвался радостный крик:

– Крестный!

В простенке, под пожелтевшим портретом усатого генералиссимуса сидел его родной дядя Данила Веснин, посверкивая медалями при свете керосиновой лампы под железным абажуром. По одну сторону был приставлен к лавке новый протез ноги, блестевший сверкучими железками и добротной желтой кожей; по другую – были сложены друг на друга костыли.

– Жуть! – тряхнув коротко стриженной головой, вскричал дремавший гость. На радостях он было вскочил, но потеряв равновесие на одной ноге, шлепнулся снова на лавку, сбив руками сразу протез и костыли на пол. – Ты, что ль, племяш?!

– Да кто ж другой-то, крестный, тут шлендает по ночам! – горделиво возликовал подросток, стараясь перекричать эхом звучавшее в душе противное дребезжание треклятой войны.

Акулин, чтобы не мешать встрече сродников, тут же юркнул в почтарскую каморку – к телефону. А племяш, подлетев коршуном к дяде, давай тормошить его за плечи, хохоча и плача:

– Крестный, мы думали, что никогда и не увидим тебя, а ты…

– Пусти ж, – сопел гость, отбиваясь от объятий племяша. – Какой санапал вымахал, жуть! Поди, уже и дядькины штаны впору?

– Впору, крестный, да только штанов-то твоих не осталось – все сгорели в огне, – бойко ответил племяш. – Как хоть добрался-то?