– Дезертир, знай, в этих злодейских поллитранцах теперь твоя новая планида!

– Жуть! – поддакнул Данила и вновь попечаловался о свершенном: – Да, племяш-крестник, вовражил ты меня в сумятливость. Не забывай, я и по сей день председатель ревизионной комиссии. Осудят же меня в деревне. И поделом! Так и скажут: сивый мерин от старости все зубы растерял, а его снова заводят на конюшню – переводить здря корм…

И вот все готово к торжественному выезду. На костлявой хребтине сивого мерина гнездился одноногий седой верховой, по его признанию, «остаканенный» после получения купчей крепости на шкуру здравствующей животины. Позади его были переметаны на брючных ремнях по бокам коняги – чемодан гостя и его подарок для деревни, на мировую, купленный в том же гастрономе ящик водки. Да не простой, по заключению «предревкома» Новин, а «белеголовой», то есть осергученной! Перед тем, как тронуть поводья, дядя для верности еще раз ерзанул тощим задом на острие хребтины, будто бы сбитой из двух горбылей и поставленных на ребро, и замер, соображая, чего бы такого позаковыристее скулемесить перед гостем? И в подражание говорливому вождю он, подняв над головой расщеперенную ладонь, продекламировал, напирая, на свой манер, на букву «ш»:

– Дак, за работу, товаришши! И будя у вас, товаришши по два костюма – и на сварьбу и на похороны. Урря, товаришши!

– Как красиво: «ить», «кузькина мать»… Только диву даешься, откуда в нашем царстве-государстве берутся такие краснобаи-невежи? Этак не мудрено и впрямь подумать, будто бы поучает свой нишший народ, как жить? – не царь-батюшка партейный, а наш новинский коровий Пулковник-Емельян. Жуть!

– «Предревком» Новин, хватит тебе наводить критику, ты лучше расскажи, как живете-можете при новом времени? – скорее на затравку, спросил гость.

– А все так и идет, как и допрежь было в жизни нашего мерина Ударника-Архиерея, когда он ходил еща в потешных пробниках: все по зубам да по зубам оборачивается мужику. И через это он – всеми правдами и неправдами – рвется в город, искать лучшей себе доли… Писал же я тебе об этом. Много, мол, у нас всего нового, только, как не было, так и нет, ничего хорошего.

После «обмывки копыт» Дезертира с краснорожим приемщиком бойни, верховой осоловел и заклевал носом. Рыбарь шел сбоку лошади, подстраховывая, чтобы его любимый сродник не свалился наземь, а сам в мыслях перепахивал свою судьбину, разворошенную дядей-крестным новинской притчей. Да и его тоже, как и бывшего чубарого пробника, а ныне сивого мерина, жизнь била наотмашь, норовя, будто бы копытами, заехать ему все по зубам да по зубам!