– Крестник, не сердись, так надо было сделать… Марина – Шуркина мать. А он, удалец-огурец, хошь и Бог-Данов – наш веснинский копыл!.. А мне привезешь чего-нибудь попроще и вдругорядь, ежель суждено будя еще встренуться на этом свете.

От этих слов по сердцу рыбаря словно бы кто-то прошелся стеклорезом, оставляя за собой след веснинской кровушки: «Сродники вы мои милые, знайте, уйдете из жизни, а я ведь не могу заменить вас на этом свете, «гвоздодеря» где-то в далекой дали от родных могил и Реки. И на земле, после вас, здесь будет зиять дырка от бублика… Да, теперь вся надежа нашего веснинского рода, видно, на Шурку Бог-Данова…»

После утреннего чая Данила Ионыч сразу же отправился в правление, но по дороге из дома встретил Артюху-Коновала, которому и отдал липовую квитанцию на шкуру сивки, якобы сданного на бойню. А заодно пригласил своего извечного супротивника пожаловать к нему в гости по случаю приезда племяша.

В правлении Артюха задержался не долго, лишь передал старому бухгалтеру квитанцию на шкуру отведенного на бойню сивого мерина и поспешил по свои делам. Сойдя с крыльца и глянув на белесо-паутинное небо, Артюха невольно потрогал себе лоб: вроде б и солнца не видно, а как парит! Аж ум за разум, дескать, заходит. И тут, как сказала б Параскева-Пятница, несказанно «остолбучился». Перед ним, из прогона, к перевозному съезду на водопой выхомылял, подгоняемый слепнями… Ударник-Архиерей.

«Однако ж, живуча пропастина, аж мерещиться стала наяву», – подумал он и не удержался, окликнул «видение» осипшим голосом:

– Дезертир, ты што ли это?

Мерин, то ли отзываясь на голос, то ли по прихоти нутра, вдруг остановился, поднял хвост и щедро сыпанул на пыльную дорогу целую шапку зеленых «яблок»: чем богаты, тем, мол, и рады! И от напасти слепней дико проржал, оскалившись своей беззубой пастью: «Иго-го-го-го, проклятущие!» И дальше похомылял к Реке, отчаянно хвыстая себе по худым ляжкам облезлой махалкой, а коновалу, очумевшему от духоты, помнилось, что мерин-призрак напомнил ему его оскопление: «Мое вам с кисточкой, живодер!»

Артюха хотел было оградить себя крестным знамением, но его безбожному разуму не подчинилась рука, лишь, одеревеневший язык выдавил несвязное: «Бубу-бу». Чувствуя, как ноги сделались ватными, он стал проваливаться куда-то в бездну, однако, успев подумать: «Нет, седни я никакой не поливальщик огурцов и не гостевальщик у Данилы-Причумажного…»

Вечером в веснинском саду, где по случаю приезда гостя собрались в застолье под Ионкиными яблонями новинские аборигены, только и разговору было об Артюхе: