Джеймс отлично помнил, как туго ему пришлось вначале. Целый год его мучил жар, постоянно приходилось скрещивать ноги или садиться на корточки, чтоб хоть как-то совладать с похотью. Когда Рут приближалась к нему, он надвигал шляпу на глаза и пихал в рот все, что попадалось под руку съедобного, чтобы занять язык. Готов был весь нос вымазать навозом, лишь бы перебить аромат вербены. Думал, взорвется от вожделения, если хоть чего-нибудь не предпримет.

Однажды в знойных сумерках он увидел, как черномазая с кухни купается в реке. Заходящее солнце светило ей в спину, а отражавшиеся в воде лучи золотили кожу. Окутанная теплым сиянием, она в этот миг даже и на черную была не похожа. Джеймс подумал, что, пожалуй, сможет удерживать этот ее высветленный образ перед мысленным взором, пока дело не будет сделано. Пунцовые отблески превратили ее негритосские патлы в золотые локоны, а лицо покрыли стыдливым румянцем. Вылитая девчонка из старой доброй Англии.

И такая же строптивая. Она его укусила. И расцарапала шею так, что отметины можно было разглядеть до сих пор. Тогда он несколько раз ударил ее кулаком, бил, пока изо рта не хлынула кровь, словно вуалью закрыв нижнюю половину лица.

Толкаясь в нее — вбиваясь, вкручиваясь, вдалбливаясь, еще больше раздражая уже оскверненные места, — он обнаружил, что все россказни об этих девках оказались сущей ерундой. Не было у них в щелках ни зубов, ни крюков, способных в кровь разодрать член воющего от боли мужика. И душу из него она вовсе не высосала. Нет, сэр, ничего подобного. Внутри у нее оказалось так же гладко и славно, как в чопорных белых кисках.

Но сколько бы он ни лупил эту отчаянную девку по губам и подбородку, она все равно не переставала его проклинать. И потому, облегчившись и еще не успев натянуть штаны, он руками сдавил ей горло и сунул ее голову под воду. Как же она пиналась! У него аж все бедра и причиндалы почернели. Любая другая на ее месте давно бы уже захлебнулась, а она все билась. Тут он вспомнил, что имеет дело не с человеком. И что, должно быть, эта ее неиссякаемая ярость, ловкость, сильные руки и ноги — и есть те зубы и крючья, которыми его пугали. Джеймс в последний раз навалился ей на бедра, чтобы удержать ноги на берегу, услышал хруст и разжал руки.

Промокший до нитки, он выбрался на сухое место. И тут она поднялась — вся мокрая, залитая кровью. Встала, припадая на ногу, по которой он ударил, и уставилась на него черными пылающими глазами. Затем вдруг перевела взгляд в сторону, и Джеймс мог бы поклясться, что в то же мгновение в плечо ему словно вонзился нож. Он вдруг совершенно обессилел. Зародившаяся в животе слабость быстро расползалась по всему телу. Джеймс осознал, что больше не контролирует себя — по ноге потекла струйка мочи, в штаны шлепнулась кучка дерьма. Дыхание замедлилось. Он показался себе пустым и легким, словно тело его сделалось воздухом. Может, он умер? Джеймс глянул на свои ноги, и ему почудилось, что он парит над землей, как призрак. Он рассмеялся. Надо ж было так вляпаться: на плантации полно черномазых, а он из всех выбрал ведьму.