– Соня, – повторил он, – я очень рад вас видеть.

И она сразу же его узнала. Память у нее была отличная не только на слова, но и на лица, да и на любые приметы внешнего мира. Иногда это ее даже тяготило – слишком много ненужных подробностей оседало в голове. Но сейчас она обрадовалась.

– Здравствуйте, Роман Николаевич, – сказала Соня. – Я тоже очень рада, что вы здоровы и гуляете в парке.

После той ночи, когда читала ему стихи про пастушка под дождем, она его больше не видела и вообще забыла о его существовании. Пошел на поправку, перевели в линейное отделение, потом кто-то из медсестер сказал, что выписали, ну и хорошо.

То, что она увидела и поняла в Минске, накрыло ее как черное облако, и даже теперь, спустя три месяца, эта темная тень оставалась рядом, оттесняя все остальное.

– Как же вы меня узнали? – спросила Соня.

Она-то в реанимации видела его лицо хоть и в кислородной маске, но все-таки отчетливо. А он видел только ее глаза, и те сквозь защитные очки.

– Вас трудно не узнать, – сказал Бахтин. – У вас глаза цвета бурного Тибра.

– Какого цвета?! – поразилась Соня. – Почему именно Тибра, да еще бурного?

– Почему не знаю, но я его таким видел во время наводнения.

– Странно! Всегда знала, что глаза у меня как песок. Флавус.

– Да. Но Гораций так и называл Тибр – флавус Тиберис. Вероятно, исходил из того, что во время наводнений он становится стремительным и от этого светлеет. Из тускло-коричневого делается… Вот таким, как ваши глаза.

У него глаза были печальные и темные. От того, что Соня долго смотрела в них, когда Бахтин был в больнице, теперь ей казалось, что она встретила близкого человека.

– Надо же! – улыбнулась она. – Я была уверена, что флавус – это цвет однообразия. А выходит наоборот.

– Мы не всё о себе знаем.

– Это правда, – согласилась Соня.

«И не только о себе», – подумала она.

А вслух спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше, – ответил он.