По сути, коммунальной была теперь и квартира в Сокольниках – с жизнью в разных комнатах, с редкими разговорами, да и не разговорами даже, а так, репликами, которыми приходилось перебрасываться во время бытовых действий. Когда Роману случалось окинуть эту жизнь отстраненным взглядом, становилось так тошно, что хоть об стенку головой. Но случалось такое очень редко – все дни он проводил на работе, которая по-прежнему увлекала его. К тому же он пользовался любой возможностью куда-нибудь уехать – на конференцию, на раскопки, да куда угодно. Это позволяло не думать, что он пустил свою жизнь под откос. В поездках иногда случались романы, вернее, то, что можно было условно так назвать. Пыла, необходимого для того, чтобы название перестало быть условным, он в себе не ощущал, понимая с некоторым даже страхом, что ощутить уже и не хочет.

Когда выяснилось, что Ира сохранила способность ощущать этот пыл, он должен был, наверное, почувствовать облегчение. Но не почувствовал ничего. Вообще ничего.

Что Ира «в отношениях», Роман узнал из ее инстаграма, на который подписался, когда искал ее по сектантским квартирам. В сториз вынырнула и фотография возлюбленного – молодого, с наглыми веселыми глазами, накачанными мускулами и самоуверенной ухмылкой. По внешности это был типичный охранник, приезжающий в Москву для посменной работы. Так это или нет, Роман выяснять не стал. После истории с сектой знакомый юрист оформил его имущественные отношения с Ирой так, чтобы она больше не могла устроить ничего подобного, а до происхождения и профессии ее возлюбленного ему не было дела.

Когда Ира сообщила, что перебирается жить к Вите, в ее голосе звучало торжество: вот ты на мне крест поставил, а я вполне себе ничего и даже нарасхват.

– Так что в полицию не обращайся, – добавила она. – Витя сам там служит.

– Не буду, – кивнул Роман. – Я в командировку уезжаю.

– Ну и уезжай, – фыркнула она.

«У меня все хорошо!» – читалось в ее глазах.

Роман впервые за последние годы почувствовал надежду на то, что его жизнь может пойти иначе. Он не думал, в чем могли бы выразиться перемены, его просто охватило чувство свободы. От Иры с ее незадачливостью, в которой он необъяснимым образом виноват, от тещи с ее расхожей пошлостью… И от себя самого, такого, к какому стал уже привыкать – придавленного тяжелой пустотой той части жизни, которую у людей составляют чувства.

Свобода длилась полгода. Все это время Роман по капле впитывал ее в себя, радуясь каждому признаку исцеления. Приближающееся сорокалетие, которое, он слышал, некоторые не празднуют из какого-то суеверия, нисколько его не пугало. Силы просыпались в нем, мысли прояснялись, физическое здоровье тому способствовало. Он стал ходить после работы в спортзал, в бассейн – ловил в себе бодрость…