Из бассейна Роман и возвращался вечером, когда ему позвонила Ира. Точнее, позвонили с ее номера – звуки, которые он услышал, не позволяли определить звонящего. Это были судорожные всхлипы и хрип такой жуткий, что он казался предсмертным.

– Ира! – закричал Роман. – Что с тобой?!

– Помоги мне… – наконец донеслось из телефона.

Тоже хрипло, едва различимо, но хотя бы ее голосом.

– Где ты?! – проорал он.

После этого ее телефон, кажется, упал в снег: в нем что-то зашуршало, потом затихло. Но по крайней мере он был доступен. Роман активировал поиск, который включил на своем айфоне еще во время Ириных запоев. Местоположение ее айфона высветилось сразу. По какому-то зловещему – или наоборот? – совпадению он находился здесь же, в Лужниках, недалеко от бассейна. На такси Роман доехал за десять минут.

Ира, одетая в домашний халат, сидела на пружинной уточке в углу дворовой детской площадки и, согнувшись в три погибели, мерно на ней раскачивалась. Когда Роман подбежал к ней, она не распрямилась. Он сам попытался ее распрямить – и в ужасе отшатнулся.

Она была избита так, что неразличимыми стали черты ее лица. Кровь текла из носа, пузырилась на разбитых губах, глаза превратились в щелки. Когда Роман прикоснулся к ней, она тоненько, по-щенячьи взвизгнула от боли и стонала все время, пока, завернув в свою куртку, он нес ее до машины.

Роман только по дороге сообразил, что надо было вызвать «Скорую» и полицию прямо во двор. Но когда сказал об этом Ире, она, морщась от боли, проговорила разбитыми губами:

– Не надо… полицию… он сам… полиция…

В приемном покое травматологии, где Роман два часа ожидал, пока Иру осмотрят, ему сказали, что у нее сотрясение мозга, сломано два ребра, и что дома она должна будет находиться в полном покое. Врач смотрел на него с отвращением, хотя Ира сказала, что ее избили на улице неизвестные хулиганы.

Дома, укладывая ее в кровать, Роман спросил:

– Где он живет?

– Не надо, Ром, – морщась от боли, проговорила Ира. – Ничего ты ему не сделаешь. Мент же.

– За что он тебя избил?

Ему сразу же стало стыдно от бессмысленности и бестактности этого вопроса. Ира, кажется, бестактности не заметила. Во всяком случае, ответила с какой-то обреченной безучастностью:

– Так. На нервяке. Выпил, приревновал. – И добавила: – Я к нему не вернусь?

От интонации, просительно-собачьей, с которой она произнесла последнюю фразу, Роман готов был сквозь землю провалиться.

Она вставала только для того, чтобы сходить в туалет. Еду он приносил ей в кровать. Лицо заживало, ребра тоже, но выздоровления не происходило – взгляд оставался мертвым.