Это действительно было везением: в РОВД, ссылаясь на ковидный карантин, пустили только адвоката, и то лишь благодаря его настойчивости. Соня и Роман остались за забором, таким высоким, что окруженное им отделение полиции напоминало осажденную крепость.

– Не волнуйтесь, Соня, – сказал Роман. – Это хороший адвокат, он в правозащитной организации работает.

– Почему вы решили, что нужен правозащитник?

Он расслышал в ее голосе что-то странное – слишком резкое, нервное, быть может. Это его встревожило.

– Потому что Алеся медсестра, а не карманница, – сказал Роман. – Ее задержание не может быть обоснованным.

Он постарался, чтобы тревога не слышалась в его голосе даже отзвуком. Неизвестно, показалось ли это Соне убедительным, но она перестала нервно ходить вдоль ограды.

Она стояла под колючей проволокой, пущенной поверх решетки, и в глазах у нее было новое выражение, знакомое Роману лишь отчасти. Что-то подобное он заметил в тот день, когда она чуть не потеряла сознание на аллее в Сокольниках.

«Как-то всё теряет смысл прямо на глазах. Настоящее и, главное, будущее. Ничто не останется прежним, я это чувствую», – сказала она тогда.

Он не понял, к чему относятся ее слова, но запомнил их. То есть даже не сознавал, что запомнил, но вот теперь они всплыли в памяти так ясно, как будто она произнесла их вслух снова, с еще большей силой. И он испугался за нее, хотя она совсем не относилась к тем женщинам, которые нуждаются в попечении, это было ему очевидно.

Он молчал, не зная, что сказать и сделать, чтобы прогнать ее тревогу. Небо затянуло тучами. Вдалеке погромыхивало. Время шло так, словно кто-то зажал его в кулаке, из которого оно не могло вырваться.

– Вы, наверное, любите свою работу, Роман Николаевич, – вдруг сказала Соня.

Это было так неожиданно, что Роман даже вздрогнул.

– Да, – ответил он.

– Вам не будет утомительно, если я… Если попрошу что-нибудь мне рассказать?

– Не будет. – Ему стало так легко, что он не смог сдержать улыбку. – Об археологических находках?

– О чем хотите. Что вам интересно.

Она тоже улыбнулась. Виноватое выражение мелькнуло при этом в ее глазах. Словно заструился перед ними воздух, и они изменились, как очертания пустынных дюн. Похоже, ей было неловко от того, что она будто бы навязывает ему что-то.

– Последнее время я занимался римскими поселениями на Рейне, – сказал он. – Это была текущая граница империи, на ней заканчивались завоевательные походы. А меня всегда интересовало, как они становятся обычной человеческой жизнью. Был военный лагерь – стал город. Легионер научился выделывать кожи, стал ремесленником и в поселении этом остался – что его привлекло? Вождь германцев выдал дочь за центуриона, дал ей что-то в приданое – что именно? Это какая-то очень тонкая настройка обыденности. Важная, по-моему.