Не скажу, что выбирал я сознательно, нет, скорее, интуитивно, по зову натуры, в силу того склада ума, который я уже понимал в себе. Однако и другое качество — образность — не отступало, оно не получало постоянной зарядки, не выходило на первый план, но и не пропадало, заставляло морщиться от сухих казенных фраз, искать свои слова, свой синтаксис. Чувствовал, что получается ни то ни се по газетным канонам: ни очерк, ни статья. Позднее такие писания стали называть проблемными очерками.

Право на свой голос отстаивается трудом, а не горлом. Редакционные летучки знают немало шумных споров по поводу напористых требований: пустите в свободный полет! Молодые, начинающие журналисты заявляют, что они, дескать, стеснены рамками редакционных заданий, в которых не развернешься, не покажешь, на что способен. Голоса еще нет, а заявка сделана. Это равнозначно тому, как если бы человек требовал себе партию Ленского, не научившись петь. В моей практике было не так. Редакционные задания — полностью и в срок, а свое — сверх того, если, конечно, хочешь и можешь. Я хотел и, кажется, мог, поэтому не делил часы на служебные и личные, не считал, которые дни рабочие, которые выходные, что в должности собственного корреспондента и просто и непросто. Просто потому, что над тобой никто не стоит. По той же причине и непросто, ибо твой начальник — ты сам. Для собкора чрезвычайно важна самодисциплина. Я положил себе за правило: «Ни дня без строчки!»

Первые «свои» аналитические статьи, по которым в редакции сделали вывод, что у «собственного» есть свой голос, были «Душевные аккумуляторы» и «Десять синих тетрадей». И для автора и для газеты они были первым опытом социологических исследований. Тогда, в середине 60-х годов, знали единственный способ изучения деревенской жизни — посылку на село уполномоченного. Что привезет уполномоченный, по тому и складывали мнение. Способ, как говорится, «на все сто» субъективный. По такому же примерно принципу оценивалась и деятельность председателя колхоза. Мнение о нем складывалось по текущим сводкам да по информации уполномоченных. Поэтому и случались нередко парадоксальные неожиданности: человека хвалят, а прокурор на него дело заводит, или — в районе решили снять председателя, а колхозники горой за него.

Я успел познакомиться с Иваном Михайловичем Волковым. Привлек он меня какой-то особенной открытостью и прямотой. До колхоза он был директором небольшого заводика в райцентре, но специального образования не имел, и, когда началась волна замены практиков специалистами, он попросился в колхоз. До деревни та волна еще не докатилась, Ивана Михайловича рекомендовали собранию, и он был избран председателем. Колхоз быстро стал поправляться. Я поехал к Волкову в самую страду и жил у него три недели. А чтобы не быть и ему обузой, и колхозникам своей праздностью глаза не мозолить, вызвался быть редактором ежедневной радиогазеты (в колхозе был свой радиоузел). За этот срок и в этой должности я и разглядел, как заряжает Волков, по его выражению, душевные аккумуляторы. Если до этого роль «человеческого фактора» в производстве я представлял себе, так сказать, в общем и целом, хотя и сам имел кое-какой хозяйственный опыт, то теперь увидел конкретное его выражение, увидел именно «зарядку аккумуляторов» во всей ее тонкости и сложности. Мне открылась вторая сторона председательской должности, та, на которую мы менее всего обращаем внимание и которой совсем не учим хозяйственников, — педагогическая. Искусство хозяйствования немыслимо без искусства воспитания — это аксиома, но вот поди ж ты, разделили две стороны одной медали, одну вручили председателю, другую — секретарю парторганизации, и спрашиваем порознь, и учим порознь. Раскрывая педагогический опыт Волкова, я и старался показать его всеобщее значение в заметках «Душевные аккумуляторы».