Вот эти два беспокойства — за пустую душу мужика и за забытый талант — неожиданным образом соединились во мне и привели сначала к Ильину, потом к Ломтеву. Я нашел в них полное понимание, и мы начали «ставить факт».

Николай Васильевич Кротов жил в старом, осевшем на все углы доме, чудом уцелевшем в стертом с лица земли войной Ржеве, жил бедно, если не сказать — нищенски, на небольшую пенсию да на те редкие подработки, которые иногда случались. Но угнетало его не это, а ненужность его живописной кисти. О нем вспоминали, когда надо было «обновить наглядную агитацию», и он, мучаясь и стыдясь, шел в клубы или на завод с банками гуаши и рисовал плакаты.

Я попросил его показать этюды. Он открыл кладовку, там навалом пылились холсты и картоны, и, не стирая пыли — к чему, все равно валяться им там до скончания века, — стал расставлять по избе. На меня глянула Волга, затуманенная первым снегопадом, блещущая под полуденным солнцем, с деревеньками по берегам, с березовыми рощами, — живая, неувядающая краса матери-реки. Я отобрал с десяток этюдов и спросил, нельзя ли изготовить для них хотя бы простенькие рамы.

— Зачем? — удивился он.

— Повезем на выставку в колхоз. На днях там будет общее собрание, клуб хороший, свету достаточно…

— Кто повезет?

— Вы, Николай Васильевич. Насчет машины я договорился.

— Не поеду. Кому это нужно?

Я потратил на убеждение не один час. Непросто было растопить лед в душе художника. Он уже не верил, что его холсты кому-нибудь понадобятся.

Признаюсь, я побаивался: не дай бог встретить зрительское равнодушие — тогда Кротова уже ничем не убедишь в том, что наступило время, когда мужику понадобился художник. Мы развесили холсты в фойе. Клуб был еще пустой. Прошел в свой кабинет Ильин, мимоходом оглядел выставку, ничего не сказал, видимо, было не до этого, готовились к жатве, и голова председателя была занята десятками вопросов, которые не знаешь, как решить.

Я ходил из угла в угол, Николай Васильевич стоял у окна, мы нещадно дымили табаком, пытались говорить о чем-то постороннем, но разговора не получалось, мы попросту обманывали себя, делали вид, что не волнуемся, на самом же деле переживали сильно. Стали собираться мужики. Они не проявляли видимого интереса к выставке. Спросят, что это такое, по какому случаю развешано, глянут мельком — и о своих заботах: кому запчасти не выдали, кто и с кем вчера выпил, кому устроили проборцию на правлении… Николай Васильевич мрачнел, он не подходил к холстам, не объявлялся их автором, в позе постороннего стоял в уголке и казался равнодушным ко всей этой затее.