Пробуждающаяся от зимнего сна природа, ярое солнце на чистом небе, дышащая паром и ожидающая семян земля и отрешенный от мира человек — могли ли они существовать каждый в своем состоянии? Нет, человеку не устоять. Как бы ни угнетена была его душа, а коснется и ее оживляющий сок земли, отворит глаза и уши, разбудит увянувшую мысль. И мысль, свободная от служебных, житейских и прочих забот, устремится к постижению природы.

Ничего похожего не было в моей жизни, а ведь вся она, можно сказать, прошла среди лугов и нив, у вод и лесов. Чему бы дивиться и что постигать? Чуть не полсотни весен хранила память, что даст еще одна? А вот же дала! И такое, чего не было во всех предыдущих, — полную слитность. Хотя я и сказал — жил на природе, однако не в буквальном смысле. Городской образ жизни успел заглушить во мне детские и более поздние ощущения, генератором мыслей и чувств был город, его люди, его ритмы, а теперь вот в Усть-Дёрже средой обитания и источником мыслей и чувств стала природа, только она одна, ибо ничто другое не занимало ум, не волновало душу, — и во мне вдруг возникло ощущение, что я тут не посторонний, не откуда-то взявшийся, а такая же часть природы, как вода, как лоза, сотворен ею и повинуюсь ее законам, что я вовсе не господин над нею, как мнилось мне из окна городской квартиры. Это и есть полная слитность. Выброшенные на берег льдины, усеянное звездами ночное небо, росы и туманы, березняки, словно белостенные с зелеными куполами храмы, заросли иван-чая на старых траншеях, неумолчный шум речных перекатов, цветущие яблони и крикливые галки, птичьи песни и звенящая тишина — все это стало теперь, выражаясь трафаретно, моим наполнителем, предметом внимания и объектом изучения. Красотой и величавостью оно распирало душу, вливало что-то такое, от чего душа трепетала тончайшими оттенками сладостных ощущений, а мощью своих таинственных законов всецело захватывало ум, понуждая его к постижению таинств.

29 ноября 1984 года

Я взялся за перо, чтобы по въевшейся привычке газетчика остановить на бумаге мгновение. А то, что давала, чем насыщала меня теперь природа, действительно походило на импульсы: толчок — и озарение, иной раз столь краткое, что не успеешь облечь в слово, как оно уже исчезло, и тогда начиналась изнурительная погоня за ускользнувшей вспышкой — она была свежей, яркой, и так хотелось нарядить ее в красивую словесную одежду. Бывало, что и дни уходили на погоню, но озарение не возвращалось: не было повторения тех обстоятельств и состояния, что породили вспышку, я понял, что мгновения неповторимы, и стал носить в кармане блокнот, и со временем выработалась своеобразная технология удержания: заносил слово-два в блокнот, а потом садился к столу, клал перед глазами запись и усилием воли возвращал себя в те обстоятельства и состояние и искал форму выражения, то есть кроил словесную одежду. Иногда получалось, иногда никак. Но великое дело — тренировка. Худо ли, хорошо ли, но научился останавливать мгновения, на бумаге они укладывались в полстранички, а то и в несколько строк. А потом… Потом я вспомнил случавшийся в среде газетчиков спор: одни утверждали, что написать можно обо всем, на что падет глаз и укажет палец, другие говорили, что это чушь, и не видели в этом смысла. Из простого любопытства я попробовал разрешить спор: можно или нельзя, есть смысл или нет смысла. Я выбирал «объект» и подолгу глядел на него. На спуске к реке росла старая, уродливая сосна, а чуть поодаль стройная, молодая береза. Под сосной тропа; к стволу прибита жердь-поручень, несешь воду на коромысле — опираешься; сосна кроной свисает с берега, образуя шатер, под ним трава вытоптана — рыболовы укрываются от дождя и солнца; толстая, губчатая кора сосны изрезана ножами — вырезали на поплавки. Всем нужна старая, уродливая сосна, потому и проложили к ней тропу, а к красавице березе идти не за чем… Или обыкновенная полевая дорога, наезженная дедами и прадедами. Приглядитесь, как она проложена: ни одним колесом не захвачена нива, пригодная для хлеба. И гляньте теперь на машинную дорогу: она не признает нив, а только прямоту и ровноту… Или зимний бор после снегопада. Отчего под старыми соснами земля усыпана ветками, а под молодыми — ни хвоинки? Ветви старых сосен похожи на раскрытые ладони, снег на них ложится сугробами, и они не выдерживают, обламываются. Молодые же пропускают сквозь хвою. Так это же свойство старости — копить и жадничать, а у молодежи — все сквозь пальцы течет…