Я ничего не ответил. Рыжебородый так и стоял в стойле, а кобыла Вагна вытягивала шею через его плечо, чуя запах клевера.

– Тебе надо идти обратно на пиршество, – сказал Эйстейн.

Мне не хотелось идти обратно. Я сделал пару шагов, но споткнулся. Когда я снова поднялся на ноги, то обратил внимание на жеребенка. За стойлом, где находилась кобыла Вагна, было еще два, и хотя я не был пастухом, заметил, что с ним что-то не так. Он стоял, привязанный к стене конюшни, голова свешивалась к бачку с кормом. Подойдя поближе, я заметил припухлость на правой передней ноге, прямо под грудью.

– Тебе нравится конина? – раздался голос Эйстейна.

– Нет, – ответил я.

– Жаль. Ведь это ужин стоит и смотрит на тебя.

Мы не ели лошадей в Вике. Я знаю, многие, особенно южане, считают, что мясо лошади придает им силу и мощь, но мой отец говорил, что Один и его сыновья не ели трех животных, и это были волки, лошади и собаки. Поэтому и нам не следовало питаться их мясом. У меня не было и мысли, чтобы пойти и есть конину, но меня посетила другая идея. Скорее всего, во мне заговорило мальчишество и, конечно, пивной дурман.

– Что ты делаешь? – спросил Эйстейн, когда я открыл стойло и вошел к жеребенку. Я постоял посреди стойла, а жеребенок уставился на меня своими круглыми темными глазами.

– Оставь, – сказал Эйстейн. – Он сломал ногу.

Я подошел и положил руку на грудь жеребенка. Он задрожал, когда я провел рукой по его шерсти, лягнул задней ногой и успокоился, его голова снова склонилась к земляному полу, а тело вжалось в стенку. Шерстка у него была золотистой, а задняя часть и хвост – серыми, как будто он сел своим задом в болото. Эйстейн прошептал, что мне надо быть осторожным, потому что жеребенку больно и он может лягнуть меня. Я стоял в стойле, моя рука лежала на теплом теле лошади, и я вспомнил, как однажды отец сказал про меня. Мы были на хуторе и обедали вместе с крестьянином и его сыновьями. Там, на хуторе, жил человек, которого звали Лот, вольноотпущенный раб, который в клетке из прутьев держал сокола. Пока мужчины ели, он достал сокола и позволил мне его подержать, тогда отец с крестьянином, несущие кружки с пивом в руках, увидели меня. Отец сказал крестьянину так, чтобы все слышали, что у меня особое умение обращаться с животными. Я помню, как чувство гордости переполняло меня, когда отец похвалил меня, а крестьянин это слышал.

Я стоял возле жеребенка. И хотя Эйстейн постоянно разговаривал со мной из соседнего стойла и просил, чтобы я оставил жеребенка в покое, я точно решил, что ни один нож не прикоснется к этому животному. Я ощупал опухоль и переднюю ногу. Не чувствовалось, что там был какой-то перелом, больше было похоже на удар, напоминавший тот, который я получил на торжище. Если это было так, то он мог поправиться, и в этом мальчишеском порыве я искренне думал, что у жеребенка было столько же прав на жизнь, как и у остальных лошадей. Но Хальвдан Палата уже видел жеребенка, и его судьба была предрешена. Жеребенок, получивший травму и, скорее всего, в дальнейшем не способный выполнять обязанности лошади, лишался корма.