— Если ты жалеешь, что не спросил, почему ты это не сделал?
— Я боюсь, — Робин посмотрел на фотографию Мамору. — Боюсь, что он был чудесным. Боюсь, что он был гением, как ты, сильным, смелым и всем, чем он мог быть.
— Я боюсь,
Боюсь, что он был чудесным. Боюсь, что он был гением, как ты, сильным, смелым и всем, чем он мог быть.
— Он был таким, — тихо сказала Мисаки.
— Он был таким,
— И это не было важно? — сказал Робин.
— И это не было важно?
— Это было важно, — сказала яростно Мисаки. — В конце он был важен. Люди в этой деревне живы, потому что он был таким, но…
— Это было важно,
В конце он был важен. Люди в этой деревне живы, потому что он был таким, но…
«Но он все еще умер».
Ей не нужно было этого говорить. Мысль повисла в воздухе вокруг них. Мисаки научилась жить с этим весом, работать — готовить, убирать, играть с живыми детьми — а это висело, тихий вес, который не пропадал. Робин страдал под этим грузом.
— Мисаки… — он повернулся к ней, в теплых глазах стояли слезы. — Мне так жаль.
— Мисаки…
Мне так жаль.
— Ну же, Робин, — она попыталась улыбнуться. — Ты — взрослый мужчина. Не плачь.
— Ну же, Робин,
Ты — взрослый мужчина. Не плачь.
— Это не должно был с тобой произойти.