Лина повторяла слова священника, не узнавая. Что это? Латынь? Деревянные пальцы соскальзывали с гладкого обручального кольца, беспомощно упирались в косточку фаланги. Взмокнув от напряжения, она нажала изо всех сил. Безрезультатно. Холодок пробежал по позвоночнику. Яну пришлось помочь: обхватив её пальцы вместе с металлом, он легко заставил кольцо занять положенное место.

– Можете поцеловать невесту… – Разнеслось под сводами ясно и чётко, как Глас божий. Завеса кружев поплыла и исчезла. Влажное лицо окутал ледяной воздух. Лина заморгала и прерывисто задышала, когда тёплые губы приблизились и накрыли рот, навечно скрепив союз.

Град чужих поцелуев, незнакомых объятий, поздравлений, душил плотным кольцом. Лина старательно улыбалась, наклоняла лицо, подставляла щёки и пожимала руки. Эхо голосов, взрывалось над алтарём. Все линии стали слишком отчётливыми, жирными, словно их снова и снова наводили карандашом. Слишком все резко, громко. Сотни горящих свечей жарили позвоночник. Сотни тел наступали запахом духов, ароматом цветов, ванили, нестерпимой сладостью ладана. Боже, как душно! Ей нужен кислород… В глазах ненадолго прояснилось. Улица... Наконец-то!.. Разноцветные конфетти расцвели затейливыми калейдоскопами. Они бежали под вспышками камер. Преследовали молнии и рёв голосов. Над головой захрустели сотни трещин. Небо треснуло и обрушилось со страшным грохотом.

Упав на спинку сидения, Лина часто-часто задышала, унимая тошноту.

– Тебе нехорошо? – Тревоженный голос размытого лица, заставил собраться с силами:

– Немного, – Лина провела пальцами по ледяному лбу.

– Ой! Не делай так! – вскричала Натали. – Дайте мне салфетки, пока она не испортила весь макияж!

В губы упёрлось холодное стекло.

– Пей.

Лина отпила немного воды. Прохладный кондиционированный воздух медленно изгонял дурноту. Зрение прояснилось. Мутная пелена в глазах рассеялась. Предметы больше не раскачивались. Окружающие овалы приобретали выразительность озабоченных лиц.

– Спасибо. Мне уже лучше, – она повернулась к окну и ничего не увидела за проливным дождём: – Скоро церковь?

– Церковь? – мама переглянулась с Александром Петровичем и бросила украдкой взгляд на Олсена, который сложил на груди руки и смотрел на жену сквозь полуприкрытые глаза. – Лина, мы в предместье Лондона, подъезжаем к Метрополю.

Лина опустила глаза на колени. В полумраке салона, на безымянном пальце левой руки, мигнул квадратный бриллиант. Расширив глаза, она сделала усилие, чтобы детским жестом не спрятать руку за спину.

– Да... конечно.

Порыв ледяного ветра забил лёгкие, вцепился в злосчастную фату, опутав вокруг шеи хомутом, едва Лина покинула уютный салон автомобиля. Руку отчима сменил крепкий локоть мужа. Он уверенно направлял по коридору образованному защитными экранами, призванными сдерживать журналистов и праздных зевак, прибывших поглазеть на молодожёнов. Ян приобнял за плечи, укрывая от назойливых вспышек, но не прибавил шаг, неспешно преодолевая расстояние до высоких массивных дверей отеля. Лина слышала, как среди приветствий и поздравлений проскальзывают откровенно гнусные, непристойные вопросы и выкрики. Она боролась с желанием зажать уши, пристально вглядываясь во взбегающий в туман замок, за которым располагалась астрономическая Гринвичская обсерватория. Какой символизм... Супружеская жизнь начинается именно здесь, с нулевого меридиана, в нулевой точке отсчёта долготы и часовых поясов. Думал об этом Ян, когда арендовал номера для новобрачных?