И вот как-то раз вызывает Долгоруков Пастухова к себе и говорит: «- Вы что там у меня воров и разбойников разводите своим Чуркиным? Прекратить его немедленно, а то газету закрою!

Струсил Н. И. Пастухов. Начал что-то бормотать в защиту, что неудобно сразу, надо к концу подвести.

- Разрешаю завтра последний фельетон!

- Да как же! Ведь Чуркин!

- Удави Чуркина или утопи его! - рассердился князь и повернулся спиной к ошалевшему Н. И. Пастухову.

- Ваше сиятельство. Ваше сиятельство.

В. А. Долгоруков вопросительно обернулся.

- Завтра кончу-с! То есть так его расказню, что останетесь довольны!

И расказнил! На другой день появился последний фельетон: конец Чуркина, в котором свои же разбойники в лесу наклонили вершины двух берез, привязали к ним Чуркина и разорвали его пополам».

Так рассказывает Гиляровский в «Москве газетной». Кстати, Чехов Гиляровского недолюбливал, в письме к Лейкину от 22 марта 1885 года, сетуя на бедность фактами для очередных своих «осколков», он жалуется: «Фельетона пока нет, потому что материала буквально - нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому оберзнайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения».

Но надо же такому случиться - после выступления свиньи в Манеже ничего заслуживающего внимания в Москве больше не происходило. 1 апреля Чехов писал: «Шлю Вам обозрение. Понащипал с разных сторон событий и, связав, даю... Беда мне с этим фельетоном! Миллион терзаний! Москва точно замерла и не дает ничего оку наблюдателя».

А вот простому народу гулянья в Манеже нравились: «Пойдем это мы в манеж (недалеко от нас, на Моховой, где и по сейчас находится). 30 копеек билет стоило. А там диво дивное. Весь зеленью, гирляндами прибран, цветов, цветов!.. В одном углу хор цыган, в другом венгерцы поют, пляска русская, песельники выступают, музыка. Сластями торгуют, напитками. Лотереи да затеи прочие во всех концах. Глаза разбегаются. Это, значит, на Святках, на Масленой и на Святой игрища разные устраивали», - вспоминала свою дореволюционную молодость московская мещанка Наталья Алексеевна Бычкова (1860-1942) - дочь бывшего крепостного. «Кроме своей замечательной громадности Манеж достопамятен также несколькими празднествами, совершившимися в его стенах. Первое и самое знаменитое происходило во время коронации государя императора Николая Павловича в 1826 г.: тут московское купечество имело счастие угощать своего государя со всем его августейшим семейством, множеством генералов и избранных чинов гвардии. Другое празднество подобного же рода было в 1839 г., когда через Москву проходил отряд гвардейцев, присутствовавший при открытии Бородинского памятника и затем при закладке храма Христа Спасителя. Купечество угощало гвардейцев, при чем присутствовал и сам государь. В 1872 г. в здании Экзерциргауза помещались некоторые отделы Политехнической выставки, причем из Александровского сада был сделан туда ход на подмостках, и в окна входили, как в двери», - писал московский старожил Иван Кондратьев.