– Если я буду добреньким, меня с работы выгонят. У меня за день таких уродов, как ты, знаешь сколько?

– Я не совсем такой. Маму лишили родительских прав, – попытался объяснить Амелин. – Она мне не родственник и не имеет права вас вызывать. Мы с ней даже не живем вместе.

– Кончай болтать. Это не мое дело.

– Просто позвоните моей кураторше из опеки. Она вам расскажет.

– Ты же совершеннолетний, какая опека?

– Но она все про меня знает, свяжитесь с ней. Пожалуйста. Ее номер в моем телефоне…

Послышалась шумная возня и шарканье ног.

– Говорю вам, у меня нет ключа и не было. Мне их так отдали.

– Зачем тебе вообще наручники?

– Это шутка.

– С ними и диагноз ставить не нужно. Да и руки у тебя – жесть. Сколько вожу психов – в первый раз такую красоту вижу.

– Это давно было, я все осознал и раскаялся.

– Заткнись! – рявкнул фельдшер, и эхо прокатилось на весь подъезд. – Еще одно слово – в дурку через хирургическое поедешь.

– Ничего страшного, у меня уже такое было.

– Думаешь, я шучу?

– Нет, конечно. Вам же за это ничего не будет. Скажете, что я буйный, и все. А Мила подтвердит. Всем хорошо и приятно. Вам же приятно меня бить, да? Приятно, что мне больно? Вас, наверное, дома жена ни во что не ставит? Не уважает, ругается без конца, да? А тут можно себя важным почувствовать. Сильным… и значимым. Я понимаю.

Судя по звукам, бугай снова ему врезал.

– О, я же предупреждал, что кровь может пойти, – сдавленно проговорил Амелин.

Дверь напротив приоткрылась, и оттуда высунулся тот самый усатый старикан. С любопытством посмотрел в камеру Ольки и на цыпочках прокрался к лестнице.

Олька, подбодренная его появлением, тоже вышла из своего укрытия.