Андрей считает, что в деревне людям идет на пользу жизнь на лоне природы, понимание своего места в общественной иерархии и глубокое влияние, оказываемое на общество церковью и священниками.

Эти преимущества отличали – или должны были отличать – деревню от безбожного и космополитичного города. Андрей пишет, что сельские жители (он подчеркивает, что это те, кто круглый год живет в провинции) наслаждаются совершенно иным существованием и пользуются «в удобствах повседневной потребности несравненно ‹…› лучшими преимуществами», нежели горожане, поскольку им доступны и красоты природы, и «полная свобода»[878]. Город, напротив, доводит людей до изнеможения и представляет собой духовную пустыню, место, где нет «свободы», отсутствует благотворное нравственное воздействие здоровья, работы и понимания собственного места, а также проявляется влияние урбанизированных обществ Запада, вследствие чего чистый разум ввергается в сомнения, распутство и неуважение к основополагающим принципам общественного порядка.

Андрей тоже сталкивался с соблазнами городской жизни. Его столичный друг Александр Меркулов, служивший в Инспекторском департаменте Военного министерства, писал Андрею о своем более космополитичном образе жизни. Даже имя одного из детей Меркулова было иностранным: помимо названных более традиционно Леонида, Ольги и Марии у него была еще дочь Аделаида. Меркуловы также «третий год» абонировали ложу в Итальянской опере, и Александр объяснял Андрею, что они ездят туда «по пятницам с октября до Великого поста (на 20 представлений)». Прибавляя подробности, которые могли ничего не значить для Андрея, Меркулов продолжает: «…для любителей музыки нельзя найти лучшего удовольствия, в особенности при гениальном пении тенора Марио и сопрано Персияни»[879]. То, что город мог стать источником реальных угроз, занимает Андрея больше, чем легкомысленные удовольствия: в начале 1835 года Яков с отвращением сообщает ему о слухе, будто в деревнях Берёзовик и Чернцы появится кабак. «Ч… возьми как это будет скверно!» – пишет он, скорее всего имея в виду, что в результате станет больше пьяниц и шума. Андрей соглашается: «Впрочем и то уж будет беда ежели верстах в двух он будет»[880]. Хотя отвращение Андрея к городским ценностям было прежде всего философской и этической позицией, подспудно его отталкивала обыденная непривлекательность городской жизни и ее влияние на деревню.

Хотя он и идеализировал сельскую жизнь, его наблюдения за крестьянами отмечены своего рода сдержанностью (он называл это «равнодушием»), которой он был обязан ежедневными непростыми отношениями с всю жизнь окружавшими его крестьянами. В многозначительной беседе с Яковом Андрей цитирует зятя: «Тебе праздники в деревне кажутся не занимательны?» И Яков отвечает: «…именно так». Этот ответ позволил Андрею начать полушутливо разглагольствовать: «Эх, братец, следовательно ты чуждаешься национальности?» Яков не идет у него на поводу: «…ни мало», – а затем добавляет любопытное примечание: «…плохая национальность!» Андрей уже серьезнее: «Напрасно! А я так ежели не любуюсь ими, то по крайней мере равнодушен; знаешь ли ты что Загоскин не написал бы столько удачно Юрия Милославского, которого я теперь в 4-й раз дочитываю, ежели бы не внимательно поблюдал <sic> конструкцию всех разрядов простолюдства нашего». Яков отвечает: «В этом отношении с тобою согласен», – но, проявляя меньше рвения к изучению жизни низших классов, прибавляет: «…и я тоже наблюдал, да только против моей воли»[881].