А ведь здоровьем Фридрих Георгиевич куда слабее других. Из экскурсий еле живой приходил. Осенью, помнится, даже ногу стал волочить.

Полярники уходят с «Зари» в экскурсию.

Средний, в фуражке, наш герой

Взял бы, конечно, барон лейтенанта, да нельзя было: и так офицеров на вахту нехватало отчаянно. Вот поэтому лейтенант плывёт сейчас с ледяным пузырём на лбу в тёплой каюте по великой и спокойной Лене, плывёт вместо Фридриха. А тот, надо думать, бредёт сейчас, волоча ногу, средь обледенелых скал Беннета. Кому, как не ему, лейтенанту, сам Бог велит теперь спасать бедствующих?

Пристрастил барон офицеров работать на науку, собирать научный материал. Приучил: едва отколешь образец, сразу — молоток в портупею, на обломок этикетку, в блокнот запись. Ничего на память, ни с чем не медлить, как в вахтенном журнале.

Лейтенант, придирчивый к матросам, с собаками был и вовсе строг, а диких зверей и птиц поначалу видел лишь через прорезь своего винчестера. В поездке с Толлем он впервые полюбил эту лающую и скулящую братию и под конец даже сам просил начальника не убивать больных собак, а класть их на нарту — авось отлежатся. В толстых же усатых моржей прямо-таки влюбился и на мушку не брал уже никогда[154].

Впрочем, на Беннете было бы не до любви. Пришлось бы есть и собак, и, если повезёт, моржей. Сейчас там полярная ночь, третья подряд зимовка. Даже на «Заре», где тёплая (+6 градусов Цельсия) каюта, вкусная еда, чистое бельё, лаборатория, интересные книги, друзья, — и то это было бы уже тяжело. Когда слушали в кают-компании фонограф, голос певицы щемил нутро аж до слез — сколько же можно жить без женщин? А те четверо — на холоду, на жиро-мясной диэте, с видом на цынгу.

Ждёт ли лейтенанта Соня? Три с лишним года назад они бродили белыми ночами по Петербургу, затем он отбыл в тропический рейс, но судьба снова свела их — его вызвали телеграммой в рейс полярный. Тогда-то они и порешили быть вместе. Он был молод и строен, в чёрном с золотом мундире, при кортике, с аккуратной бородкой. Кто бы мог подумать, что она вырастет в этот боярский веник? (В Якутске надо её сбрить.) Что он приедет с распухшими от ревматизма суставами и гнилыми от цынги зубами?

Соня честно ждёт и пишет ему, но выдержит ли она, если лейтенант уйдёт опять на год? На Беннета? Без особой надежды вернуться живым?

* * *

К Якутску лейтенант оправился, а к Усть-Куту (где с парохода пересели в ямские сани) был здоров. И вот под конец морозного ноябрьского дня, когда кони, чуя отдых, лихо вынесли сани из таёжного полусумрака в белоснежный простор, он впервые увидал впереди, в долине, Иркутск и реку своей судьбы — Ангару, свою раскрытую могилу. Бескрайней — вправо и влево — чёрной полыньёй она мрачно рассекает снежно-таёжную даль и дугой огибает с дальней стороны город.