Н. А. Бегичев. 1922 г.

Однако одна неясность остаётся: как Бегичев не побоялся, сочиняя встречу в Усть-Янске, быть смешным и даже глупым для знакомых? Ведь он прекрасно знал, что Омирова не могла попасть севернее Усть-Кута, причём основная часть свидетелей их реальной встречи была жива, многие жили недалеко, а один был Верховным правителем. Если Бегичев захотел приврать в угоду краткой тогдашней моде, он должен бы «устроить им встречу» в Усть-Куте или южнее.

А если есть неясности, их надо стараться прояснять вместе. И они есть.

* * *

Во-первых, невозможность Софьи Омировой в качестве «полярной невесты».

Во-вторых, крайне сомнительно и противоположное — чтобы весь сюжет с «полярной невестой» мог быть вымышлен на пустом месте.

В-третьих, внимательное чтение обнаруживает, что Софьей Фёдоровной невеста названа у Бегичева только до встречи, как некая догадка, что реальная Омирова нигде прямо не упомянута и невестой нигде не названа. Наоборот, Бегичев назвал невесту «загадочной дамой» уже после встречи с нею. Назвать её имя при жизни Колчака было немыслимо, а после его гибели — непорядочно, так что размытость выражений Бегичева вполне понятна.

В-четвёртых, как мне уже случилось писать [Чайковский 2002], Колчак странным образом прожил в Казачьем 18 дней, когда все остальные давно уехали, и никак не объяснил это ни в отчётах, ни в письмах. (В той статье была высказана догадка — быть может, он ездил ко вдовам погибших, чтобы заплатить им то, что обязано было заплатить государство, но не заплатило. Это было бы вполне в его духе.)

В-пятых, на полпути «невеста» как бы потерялась. Не связано ли это с «шикарным обедом»? Неужели он был устроен лишь для прощания с Олениным, отбывавшим ссылку в Якутске? Ни с кем Колчак не прощался столь пышно, да и Бегичев должен был бы написать о торжественном прощании с другом.

В-шестых, непонятное и заведомо ложное уверение Колчака, что на острове Беннета не оставлено документов. Чтобы объявить себя двойным нарушителем непреложного правила полярников (он не сообщал ни о себе, ни о погибшем Толле), требовалось что-то весьма и весьма серьёзное. Кому же назначалась записка — такая, что её пришлось, роняя репутацию, скрыть?

В-седьмых, одно женское имя позже всё-таки было Колчаком названо — подписью на карте (см. далее).

В-восьмых, хотя биографы, работавшие с письмами (например, Феликс Перчёнок и Николай Черкашин), поминали вскользь о многочисленных любовных историях нашего героя; хотя и Софья Фёдоровна о них писала, но в полярной эпопее Колчака все авторы рисуют его вне оных. И вообще, биографы склонны рисовать странный лубочный портрет Колчака как пожизненного рыцаря одной дамы (у немногих авторов — двух дам), хоть он таковым вовсе не был. Глянем иначе.