— Вот-вот. И смолу сидеть, и шовы конопатить. А докончали уж сами, отъехал он потому. В Америку. И карту дал срисовать. Вот стало в мае тепло, и поплыли. И мой там батюшка плыл. Про всё учли, токмо не про холод внизу, у моря холодно же.

— И ни единого среди них моряка? Сумасшествие. У меня на что лихая команда, и то весьма рискуем. Вообще, как в океане Ледовитом без солидной подготовки плавать? И что же, далеко твои и утешественники уплыли?

— И я про што. Казачье миновать получилось, а на море-то лёд! Ну и стали ждать, ну и дождались казаков с Верхоянска. Жалко наших было очень-очень, зато от тех нор умеем мы русскую лодку делать, а не токмо каяк да ветку, как у якутов. Ветка, знамо дело, на ходу легка даже очень, токмо одному. И што на ней увезёшь припасу? Ну и ломкая же она.

И, помолчав:

— Зато батюшка мой тут жену сыскал. Зато потому вот у тебя я.

Что мог в ответ он подумать, обнимая под дюжиной мехов девушку, считавшую себя его невестой? Весной, полагаю, ничего он об этом не думал, просто балдел от девушки, а вот зимою…

Откуда в ней была эта бесшабашная уверенность в себе, бросившая ее к нему за тысячу вёрст, на ледовитый берег, с грузами? От отца ли ссыльного? От матери ли таёжной? Пока мы не знаем, откуда и от кого сама «невеста» была родом, где было ее жильё, можно лишь строить разные догадки. Держалась ли она за родительский дом или, наоборот, мечтала бежать из него в большой мир, с замечательным лейтенантом?

Уверенность ее в себе могла идти от прапрадедов-первопроходцев, что забирали себе, не спрашивая, туземных жён, девушек и девочек, ее прародительниц. А может быть, от ее шаманки-бабушки, чей столб могильный был с тряпочками, а виден без тряпочек на холме и теперь, от ее матери, что одна на охоту до сих пор ходит. Или (если она была чисто русская) от ссыльных родителей, что не сникли на «полюсе холода», как сникли очень многие, но вырастили дочку. А возможно, и от казачьего офицера, за честь посчитавшего отдать дочь замуж за ссыльного, каковой «произошел все науки»[434]. Ссыльные ведь охотно и за ничтожную плату давали детям всех желавших приличное образование, каковое могла получить и наша «невеста». Но могла и не получить.

Если ссыльный заводил крепкое хозяйство и оставался жить по окончании ссылки (часто на прежней родине его давно никто не ждал), то его полагали достойным женихом многие. Не только чиновник, казак (а они едва ли не все были полукровки), учитель, служитель церкви или фельдшер, но, порой, и богатый купец [Ногин, с. 139–141]. Так что смесь предков могла быть у нашей героини самая причудливая.