Теперь уже не было таких организованных очередей, как вначале. Взятки так и сыпались на Умшлагплаце. Если у депортированных не было денег, они предлагали охране часы, кольца, меха — все что угодно, только бы вернуться в гетто хоть на день, на час. И каждый день на пути к поезду происходили задержки из-за десятков безумных попыток к бегству. Охрана совсем озверела.

И каждый день после того, как в три часа поезд уходил, на площади оставались те, кому не хватило места. Их отправляли на верхний этаж отборочного пункта и назавтра они были первыми на очереди. Ночью охранники-украинцы их раздевали, проверяя, нет ли у них ценностей, женщин отводили на нижние этажи и насиловали.

На двенадцатый день ”большой акции” собрался совет бетарцев и постановил, чтобы Алекс ушел с Умшлагплаца. Толек и Анна в один голос твердили, что Кутлеру или Штутце может взбрести в голову любая блажь, и — пиши пропало со всей этой затеей выкупа, а вот жизнь Алекса наверняка будет в опасности. Алекс и слышать не хотел ни постановлений, ни доводов. Столько лет он боролся за то, чтобы вдохнуть жизнь в угасающую еврейскую культуру! Не в его силах остановить депортацию, но хоть кого-то из представителей этой культуры он во что бы то ни стало должен спасти.

И на следующий день он обходил, как обычно, двор на Умшлагплаце.

— Алекс, быстро сюда! Рабби Соломон прошел селекцию. Они потащили его на кладбище, расстреливать!

Алекс бросился через площадь в здание селекционного пункта, пронесся, задыхаясь, по коридору мимо охраны и вбежал в кабинет Кутлера. Капитан выпил уже больше половины первой бутылки шнапса, а до полудня было еще далеко. Александр потерял всякое самообладание.

— Рабби Соломон! — крикнул он.

— Не очень-то испытывай свою судьбу, еврейчик, — рявкнул Кутлер.

— Сто долларов, — в отчаянии выпалил Алекс.

— Сто? — Кутлер засмеялся. — За эту еврейскую дохлятину?! Ничего не скажешь, старые еврейские хрычи сегодня в цене! По рукам, бери его себе, еврейчик.

Алекс облегченно вздохнул и вышел, а Кутлер откинулся на спинку кресла и расхохотался.

* * *

Среди ночи Сильвия Брандель на цыпочках спустилась в подвал Алекса. Милая, 18 спала, кроме дежурных. Сегодня днем Сильвия пыталась зайти к мужу, но дверь была заперта, и он не отвечал. Она не знала, что делать: рассердиться, обидеться, снова попытаться попасть к нему, оставить его в покое? На Алекса такое поведение было совсем не похоже. Все-таки она постучала. Он открыл дверь и тут же, отвернувшись от нее, пошел к столу.

Сильвия смотрела ему вслед, стараясь собраться с мыслями. Его нынешнее поведение пугало ее, потому что было ему несвойственно. Он всегда был маяком для тех, кто искал света и прибежища. За двадцать лет замужества она не могла припомнить, чтобы он хоть раз растерялся или попросил о помощи. Поначалу ее смущало, что он не нуждается в сочувствии, как другие мужчины, но вскоре она научилась глубоко уважать его и служить ему. А Алекс жил в мире своих идеалов и идей, и его терпение и мужество были неистощимы. Увидеть его выбитым из колеи было страшно.