– Где еще?

Ее рука двинулась к лопаткам, к пояснице, к бедру. Потом она торопливо отвернулась и судорожно чихнула, прикрывшись рукой.

И виновато произнесла:

– Похоже, я таки подхватила этот грипп, или он подхватил меня.

Мне пришло в голову, что щеки у нее все же не румяные, а красные, очень яркие – как грим участницы рождественской пантомимы. (Интересно, Брайди хоть раз была на такой пантомиме?) Красный – коричневый – синий – черный…

Я услышала, как Мэри О’Рахилли ее успокаивает:

– Да этот грипп не такой уж и страшный. У меня в детстве был куда хуже.

Молодая мать, конечно, говорила это с самыми лучшими намерениями, но я была готова ее поколотить.

Собрав волю в кулак, я уверенно произнесла:

– Конечно, все будет хорошо, Брайди.

Но я заметила, что ее начало знобить.

– Главное – отдых. Давай-ка я уложу тебя в кровать.

– Где? – удивилась она.

Я на мгновение стушевалась, а потом кивнула на пустую койку справа, где раньше лежала Делия Гарретт и которую мы с Брайди перестелили только сегодня утром.

– Но… я же не рожаю.

Дело в том, что я просто не могла отправить ее в приемный покой, где она могла проторчать несколько часов. Если у нее инфлюэнца, промедление было чревато опасными последствиями, и хотя оставался небольшой шанс, что это не инфлюэнца, рисковать не хотелось: в столь отчаянной ситуации нужно было прежде всего исполнять свой врачебный долг (да с кем я спорила?).

– Это не имеет значения, – сказала я, – вот, надень-ка… – Я нашла для нее в шкафу свежую ночную рубашку. – Справишься?

Брайди громко чихнула, заглушив свой ответ.

– Извини!

Наказывали за то, что чихала на мессе, вспомнила я ее рассказ.