Выходит, монахиня намеревалась сама передать его на попечение ордену, просто чтобы досадить мне?

Я пулей помчалась вниз по лестнице. Был ли еще какой-нибудь пункт больничного протокола, который я не нарушила?

Я шагнула в сторону, пропуская двух мужчин с гробом, которые выходили из дверей, – судя по тому, как они его несли, гроб был легкий, значит, пустой. Я выбежала на холодный воздух и припустила по улице.

Ночь была темная, безлунная. Я свернула за угол.

Потом еще раз.

Меня кольнуло дурное предчувствие. Может быть, я забыла дорогу к дому матери и ребенка, вписанному в медкарту Онор Уайт? Или перепутала его с каким-то другим? Я замерла, скользя взглядом по шеренге еле заметных в темноте домов. Это оно, то высокое каменное здание на углу?

Я заметила белое одеяние сестры Люк, которая семенила в направлении входа, с кожаной сумкой на плече и с небольшим свертком под мышкой.

Я не стала ее окликать. Я берегла дыхание, чтобы ее догнать.

Когда мои туфли затопали по мощеной дорожке за спиной монахини, она обернулась.

Она была без маски, ее губы сжаты в ниточку, а единственный глаз вытаращен.

– Сестра Пауэр, что это вы… во имя всего святого… тут делаете?

– А вы что тут делаете?

Она мотнула головой в сторону серого фасада.

– Естественно, это самое подходящее место для ребенка, пока все не прояснится. Лучшее для него… и для вас… для всех заинтересованных сторон.

Я подошла ближе, и теперь меня от нее отделяли считаные дюймы.

– Я получила благословение у отца Ксавье. Отдайте ребенка!

Но монахиня еще крепче обхватила спящего Барнабаса.

– Честно говоря, сестра Пауэр, вы сейчас не в лучшей форме. Эта бедная девочка сегодня… я знаю, это вас сильно расстроило…

– Брайди Суини!

Я выкрикнула это имя так громко, что спешащие люди обернулись на меня. И добавила, уже тише: