Она судорожно вцепилась в свою маску, словно у нее засвербела кожа.

– Вы утомлены и не в себе… что объяснимо после такого тяжелого дня.

Произнеси она имя Брайди, я бы разревелась.

– Все мы устали, сестра. Сейчас я иду домой отсыпаться, и Барнабас Уайт – со мной.

Сестра Люк вздохнула.

– Нам, давшим обет безбрачия, суждено испытывать странные вспышки материнского инстинкта. Но ребенок – не игрушка. И как же вы собираетесь здесь работать?

– У меня есть брат, он поможет.

(И как я посмела давать какие-то обещания за Тима?)

– После положенного мне недельного отпуска вернусь на работу, – пообещала я, не подумав. – А теперь пропустите меня!

Ночная сиделка решительно распрямила спину.

– Вам следует поговорить с отцом Ксавье, который сейчас исполняет обязанности больничного капеллана. Всякий католик, рожденный в этих стенах, находится под его эгидой.

Я невольно подумала: кто и по какому праву вверил нас воле этих стариков? И спросила:

– Разве он не на похоронах?

– Уже вернулся… Он наверху, в родильном.

– Очень хорошо, – процедила я сквозь зубы.

Нехотя я положила Барнабаса обратно в колыбель. Он был так закутан, словно я собралась с ним на Северный полюс. Я взяла его медкарту и побежала искать священника.

Родильное отделение наверху походило на лабиринт с длинными и запутанными коридорами. И как же они обходились без врача-акушера теперь, когда доктор Линн уволокли в Дублинский замок? Я прошла мимо женщин, которые кашляли, тяжело дышали, потягивали горячий чай или виски с кипятком, отворачивались, сидели на корточках, поднимались на ноги, поглаживали свое бренное бремя, плакали. Горе беременным. Но и радость тоже. Горе и радость настолько переплелись, что их трудно было различить.

Я нашла отца Ксавье, который молился вместе с пациенткой. Увидев меня, он встал с колен и подошел, утирая нос платком.

Мне хотелось все сразу прояснить, и я выпалила:

– Я забираю ребенка домой.