Николай – Паскевичу

Санкт-Петербург, 4 января 1834 года

Последние наши Лондонские вести гораздо ближе к мировой, и даже кажется боятся, чтоб я не рассердился за прежние их дерзости. Отвечаем всегда им тем же тоном, т. е. на грубости презрением, а на учтивости учтивостью и, как кажется, этим и кончится. Флоты воротились в Мальту и Тулон, но вооружения не прекращены; за то и мы будем готовы их принять. По что могут они нам сделать? Много – сжечь Кронштадт, но не даром. Виндау? Разве забыли, с чем пришел и с чем ушел Наполеон? Разорением торговли? Но за то и они потеряют. Чем же открыто могут нам вредить? В Черном море и того смешнее. Положим, что Турки, от страху, глупости или измены их впустят, они явятся пред Одессу, сожгут ее; пред Севастополь, положим, что истребят его; но куда они денутся, ежели в 29 дней марша наши войска займут Босфор и Дарданеллы!

Однако следование союзу с Австрией и Пруссией сделало Николая заложником их шаткой политики. Центростремительные тенденции в германских землях явно намекали на то, что двуединая монархия Австро-Венгрии уже не удержит над ними контроля и сама столкнется с Пруссией на этой почве. «Сравните обе монархии, – говорил австрийский канцлер Клеменс Меттерних Бруннову. – Россия – как ваш император. Она молода, полна сил. Она может позволить себе большие усилия без вреда для своего здоровья. Теперь взгляните на Австрию. Мы стары; наше тело уже испытано годами. Мы не можем позволить себе каких-либо опытов; мы живем только в силу осторожности и умеренности». Таким образом рассчитывать на единство бывших едиными 30 лет назад союзников стало делом недальновидным, и в ближайшем будущем обернулось крупнейшими дипломатическими провалами Нессельроде, а с ним и самого Николая. Но пока, убаюкиваемый бодрыми реляциями Нессельроде, он этого не замечал и всячески стремился играть роль дирижерской палочки в «европейском концерте».