По мнению прусского дипломата Отто Бисмарка, император Николай руководствовался в своих действиях «убеждением, что, по воле Божьей, он призван быть вождем защиты монархизма против надвигавшейся с запада революции».
Именно для этой защиты союзных «братьев по трону» Николай сыграл едва ли не решающую роль в разгроме могучего революционного движения в Европе в анархическом 1848 году.
Это был год, когда в Англии бушевали чартисты, требовавшие либерализации рабочего законодательства, прогремели антитурецкие беспорядки в Молдове и Валахии, антиавстрийские – в Папской области, Неаполитанском королевстве, Пьемонте, Тоскане, панславянское восстание в Чехии, пантевтонские выступления в Германском союзе (Саксонии, Бадене, Бранденбурге), революция в Австрии и Галиции, свержение короля Луи-Филиппа во Франции. Гудел и сотрясался весь Старый Свет. Тихо было лишь в России, где император Николай с тревогой наблюдал, как языки революционного пламени лижут имперские границы. «В эти смутные времена, – замечает барон Корф, – положение императора Николая было, конечно, одним из самых тягостных. С его привязанностью к монархическому началу, имея близких ему и его семье почти во всех дворах Германии, а в одном из них и родную дочь, он принужден был бездейственно смотреть, как падали вокруг него цари и престолы и как от дерзостного буйства страстей разрушалась вся святыня исконных политических верований… Но, поистине, тут мы и научились познавать все величие духа нашего монарха». Бог с ними, европейцами, но вот когда огонь перекинется на Святую Русь, тут уж стоит ожидать «бессмысленного и беспощадного», имея несколько десятков миллионов обозленных крепостных мужиков. В этом смысле хорошо бы пожар тушить на дальних подступах к России. То есть попросту вмешаться в драку. Но для этого надо было подготовить сначала свое общественное мнение, а затем и европейское. Николай выпускает Манифест.