«Члены общества, – говорил в своем докладе Липранди, – предполагали идти путем пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченки (!). Из всего этого я извлек убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».
А это уже были не шутки, это подрыв государевых устоев. Был отдан приказ хватать всех без разбора. Нагребли столько, что потом пришлось долго разбираться и большую часть освобождать за непричастностью. По делу петрашевцев было арестовано около сорока человек, из них 21 приговорен к расстрелу, поручику Николаю Григорьеву, как сошедшему с ума в процессе следствия, приговор был отсрочен. Понятно, что никаких массовых гекатомб после декабристов Николай не желал, но преподать доморощенным карбонариям наглядный урок было необходимо.
22 декабря 1849 года приговоренных привезли на окруженную войсками Семеновскую площадь, в центре которой находился затянутый черной тканью эшафот квадратной формы с лестницей. Осужденных построили, зачитали приговор
Вряд ли кто-нибудь предполагал, что это показательная комедия. Только Николаю Кашкину сердобольный обер-полицеймейстер Галахов шепнул, что все будут помилованы, но тот то ли не расслышал, то ли вообще слуха лишился от страха. У Кашкина была дурная наследственность – его отец уже получил «свою» Сибирь за участие в деле декабристов. Осужденные явно пережили массу «приятных» минут.