Франция, сначала не на шутку струхнувшая в 1848 году, когда Николай предупредил о намерении двинуть 300 тысяч штыков на Рейн, чтобы не допустить появления нового Бонапарта, уже в пику России возвела на трон племянника незабвенного корсиканца президента Шарля-Луи Бонапарта, ставшего Наполеоном III. С ним связывали усмирение зарвавшегося «медведя», да и реваншистские надежды отмщения «за дядю» вообще.

Апологет монархизма и монархических традиций, Николай не понимал, как это можно быть «президентом», а потом стать «помазанником Божьим». Есть ведь какой-то мистический флер вокруг первых лиц государства. Недаром ведь существовало поверие, что французские короли могли исцелять убогих наложением августейших рук. Кого исцелит «всенародно избранный» император? Николай подчеркнуто не называл Наполеона «братом», осторожно величая лишь «другом» или «кузеном». В дипломатии это сродни оскорблению.

Недавние союзники Пруссия и Австро-Венгрия уже открыто тяготились попечительством «старшего брата» по коалиции, ища возможности улизнуть от жесткой руки жандарма-рыцаря.

Да и сам Николай не понимал, что, даже прикрыв в свое время грудью 19-летнего австрийского «брата» императора Франца-Иосифа, он отнюдь не получил карт-бланш на отеческие поучения, которые только злили венский Шёнбрунн. Берлин же был вне себя, когда Николай лишь своим словом остановил намечавшуюся войну по «проглатыванию» Гессена.

Царь уяснил для себя, что именно российская монархическая практика с ее элементами восточного деспотизма и завинчивания-отпускания гаек показала себя в анархические 1848–1849 годы наиболее жизнеспособной и «троноустойчивой». Причем без гильотин, без аутодафе, без пугачевщины, без пролития океанов крови своих подданных. Просто силой политической воли и демонстрацией решимости.

Союзники, не ведавшие традиций абсолютной монархии с восточно-деспотическим уклоном, этого не понимали, не желали слушать «советов постороннего», зачиная показательные игры в либерализм. Зато в нужный момент всегда обращались за мольбами к спасению не на Запад, с его демократическо-хапужническими традициями, а на Восток, с его «азиатским варварством». А потом этих же «варваров» и ненавидели за помощь.

Поэтому в начале 1850-х годов начали воротить носы от «рабской России», предпочитая лишь использовать ее в своих пангерманских устремлениях.

К тому же Австрия имела большие виды на бурлящие Балканы, которые вот-вот должны были отвалиться от некогда Блистательной, а ныне разлагающейся Порты. Россия же, пытавшаяся всячески опекать балканских единоверцев (не без собственной выгоды, конечно), ей тут только мешала.