Вчерашний триумвир, без пяти минут потентат, с удовольствием разглядывал себя в огромном зеркале. Белоснежный мундир базилевса со всеми орденами и знаками власти очень шел ему, сидел как родной. Признаться, мундир этот не вчера был сшит, хранил его Мышастый, лелеял, ждал момента, счастливого шанса – и вот он настал, шанс, явился, словно по зову, вышел из-за угла, поклонился, клялся быть верным, послушным.

Одно немного омрачало радость: сбежал настоящий базилевс, выбрался из гроба благодаря предателю Чубакке. Ну да ничего, не страшно, – поскрипывал зубами Мышастый, – найдут, найдут и упокоят, и будет все прекрасно, будет все замечательно. А Чубакка… Чубакка уже поплатился за предательство, сам себя сбросил с немыслимой высоты, так и надо мерзавцу. И со всяким будет так, урок остальным, то-то Хабанера притих, даже на горизонте не появляется, испанец фальшивый, заперся у себя, знай только виски глушит, алкоголик…

– Что прикажете с триумвиром делать? – откашлявшись, как мог деликатнее спросил Хранитель.

Улыбка сползла с лица Мышастого.

– С каким триумвиром? – неприятным голосом спросил он.

– С господином Чубаккой…

Мышастый почувствовал, как кровь ударила ему в голову, билась там горячими красными толчками, гнев из самого сердца разливался по всему телу. Хотел заорать, обернуться на мундирного дурака всем ужасом смертельных бабочкиных крыльев, но передумал, сдержал себя. Только смерил с ног до головы взглядом, сказал сквозь зубы:

– Был триумвир, да весь сплыл. Погань, тухлятина, выбросите его на помойку, там ему самое место.

Генерал побледнел, но пересилил себя, подобострастно улыбнулся, приложил пальцы к фуражке: слушаюсь, мол, и повинуюсь. Но Мышастый уже передумал. Прах к праху, вспомнил он, это дало ему интересную идею.

– Кем он себя возомнил, этот рыжий поганец? – сказал он как бы сам себе, но достаточно громко. – Кем? Гуманистом, благодетелем, спасителем мира? Святым, может быть? И очень даже просто, а вы что думали? Должность ответственная, большая, нагрузка непомерная, можно и крышей поехать, так ведь, генерал?

– Так точно, ваше… – тут генерал запнулся, но преодолел себя, закончил все-таки, – ваше августейшество.

– Не спеши, – Мышастый поднял руку упреждающе, – августейшеством я стану ближе к вечеру, после инаугурации. Так вот, я про Рыжего. Раз он весь из себя такой святой, то мы им – что?

Он повернулся на хранителя, хитро подмигнул. Тот мгновенно подхватил, тоже заулыбался – так хитро, как только мог, приоткрыл рот, как бы уже готовый угадать, но не смея без высочайшего разрешения.