Б л о к.
С е р е ж а. Саша! Бог мой, я ничего не знал, я мог только угадывать. Неужели произошло? Пойми мою растерянность. Люба и ты. И так вдруг… о б ы к н о в е н н о. Как-то даже не укладывается в сознание…
Б л о к. Почему?
С е р е ж а. Но ведь мы живем в ожидании. Ты это понимаешь, как никто. Мы живем в эсхатологическую эпоху — то есть в кануны конца! Твои стихи о Прекрасной даме — разве не об этом? Об ожидании прихода Ее! Она — предвестие и знак нового мира. Здесь не может быть не только ничего будничного, но и ничего конкретного. В Москве вокруг твоих стихов тотчас образовался кружок. Мы назвали себя «аргонавтами». А Боря Бугаев, тот самый, ты о нем наслышан, мы нарекли его Андреем Белым… он буквально потрясен твоими стихами. Он потрясен, что в Петербурге возник у него брат. Он так и сказал — брат. Он чувствует каждую твою строчку, как свою собственную…
Б л о к
С е р е ж а. Знаю. И в тот же час, и в тот же день он писал тебе, и ваши письма встретились в Бологом. Встретились, сплелись. Поразительно! А могло ли быть иначе? Послушай! Я только сейчас понял! Меня осенило! Ну конечно же произошло неизбежное, предрешенное! Это — Она. Невозможно назвать ее простым человеческим именем — Люба. Ты понимаешь? Она не разбужена к жизни, и ее не надо будить. Это твой подвиг во имя наших чаяний. Боря так и сказал. И она для всех нас, и для тебя, будет вечная сестра и предвестие… Не пойму твоего настроения. Ты заезжал в Шахматово?
Б л о к. Да. К маме.
С е р е ж а. И бродил вокруг Боблова?
Б л о к. Нет. Я так обалдел от всего, что кружило мне голову, что боялся выйти на дорогу, на которой мы так часто встречались с ней.
С е р е ж а
Б л о к. Нет.
С е р е ж а. Ах, чудак! Ох, чудак! Впрочем, я так и вижу тебя в деревне — в сапогах, в белой косоворотке, вышитой лебедями.